Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

«Слышавша же словеса cïa родителя его, рекоста къ нему: сыну, храни законъ отца твоего и не отвръзи наказаниа матере своеа. Светилникъ бо заповедь закоуну и светъ. Рьци же премудрости: сестра ми буди, а мудрость себе сотвори: сіаетъ бо премудрость паче слънца, и аще приведеши ю себе имети подружіе, то отъ многа зла избавишися ею.

[Обе эти партии не вполне оригинальны, но они образуют умелый монтаж из более ранних источников, которые были известны не только составителю ЖК, но и самому Константину. Остается, конечно, неясным, знал ли семилетний мальчик эти источники, хотя бы в сколь угодно вольных переложениях, или нет, но сам этот эпизод изложен не на языке мальчика и скорее всего не на языке родителей, но так, как мог бы сказать или написать сам Константин, уже прошедший курс учения. Не раз уже указывалось, что в видении Константина, явившемся ему во сне, несомненно присутствуют отзвуки образов сочинений Григория Богослова (Назианзина), прежде всего его стихотворения–плача «Θρήνος περι των τής αυτού ψυχής παθών», в котором автору являются две девы–красавицы Целомудрие и Мудрость, открывшие ему путь к духовной жизни. Общим в ЖК и у Григория является и мотив мудрости как «моей сестры», восходящий к «Притчам Соломоновым», ср.: Скажи мудрости: «ты сестра моя!» (и разум назови родным твоим) (7, 4, ср. — без отсылки к мудрости, сестра моя, невеста! Песня песней 4, 9; 4, 12; 5, 1 и просто сестра моя. 5, 2). Впрочем, указывались и различия между этим эпизодом в ЖК и сопоставимым с ним в стихотворении Григория Назианзина: у последнего отсутствует мотив выбора невесты, а в ЖК он, напротив, введен в некий бытовой контекст греческой жизни IX века с обычными для того времени «конкурсами красоты» (ср.: Hunger H. Die Schönheitskonkurenz in Beltandros und Chryzanta und die ßrautschau am byzantinischen Kaiserhof. — Byzantion 1965, № 1). Речь родителей Константина смонтирована по мозаичному принципу из цитат «Притчей Соломоновых» (6, 20; 6, 23; 7, 4; 7, 29); см. Dvornik 1933, 21; Vavrinek 1962, 104–105; Флоря 1981, 107].

Следующие за этим видением во сне эпизоды и сообщения важны своей психологической убедительностью, потому что даже несмотря на наличие агиографических штампов (успешные книжные занятия) они сообщают ценные и, несомненно, достоверные сведения о душевном состоянии мальчика, о смене его настроений, что едва ли могло быть использовано во славу Константина, но зато (видимо, невольно) многое прибавляет к человеческому облику его.

Развитие мальчика на путях, не вполне ясно предреченных видением во сне, шло быстро, хотя и в отдельных случаях неровно и даже небезболезненно. При всем этом его преимущества перед другими были очевидны, и все удивлялись этому. ЖК отмечает и две особенности, благодаря которым «ученіе книжное» шло так успешно — «память» и «хытрость»: «Егда же въдаста и въ ученіе книжное, спеяаше паче всехъ ученикъ въ книгахъ памятію и хытростію доброю вельми, яко и дивитися всемъ». Память, видимо, предполагает в данном случае ту восприимчивость содержания прочитанного, которая свидетельствует о серьезном впечатлении, полученном от прочитанного и включенном в круг своих «личных» интересов, пережитом как «свое» и актуально определяющем мысли, чувства и поведение субъекта памяти, который обладает способностью соотносить «чужое и внешнее со «своим» внутренним. Хытрость, как и в известном месте из «Слова о полку Игореве», определяет некую интеллектуальную «ловкость», способность к нахождению нестандартных решений вплоть до интеллектуальной изощренности, «умышленности», как любил говорить Достоевский. Эта хитрость в данном контексте, как и несколько позже, когда говорится про хытрый умъ Константина, вполне свободна от отрицательных коннотаций, от некоей если не нечестности, то «некорректности» по отношению к другому (разве что по отношению к себе «простому», пассивному, до начала интеллектуального включения в решение задачи). Как правило, такая хытрость (и особенно ее плоды) привлекательна для ее носителя, как любая изобретательность, позволяющая расширить круг известного за счет ранее неизвестного, и способствует еще большему вовлечению в решение интеллектуальных задач. «Хытрость», как и «память», в этом случае нечто большее, чем просто хорошие природные способности: у Константина уже с детского возраста они поступают в распоряжение ума, интеллекта, культуры, осознаются их субъектом как свои сильные стороны, культивируются и прогрессивно развиваются до тех пор, пока законы естества не ставят этому развитию предел.