Святые Горы

Представьте мое изумление, когда я увидел этих детей: сороку, белку и орла, совершенно ручных. Это, впрочем, не единственный пример. Во всех обителях иноки привязываются к животным. В одной, например, мне показывали дрессированного поросенка, которого почему-то называли «иноверцем».

— Как одному скучно — сейчас: дети, ко мне! Они уж знают, идут.

Мельница

Мельница поставлена обителью на широкую ногу.

Сразу засыпается сверху для помола 500 четвертей хлеба. Четыре пары жерновов работают безостановочно. С мешка муки берут за помол по два ковша.

— В пользу святыя обители пополней норовим. А то мужику помирволишь — обитель обидишь, — пояснял мне мельник.

В селе Малках стоит вторая, громадная монастырская мельница, водяная.

— Она у нас на диво построена. Помещики любуются. Очень уж хороша! Из Харькова смотреть притекали. А и ставил-то, как и эту, простой неграмотный мужичок. Ученые приезжали, говорят, совсем по науке выходит, а у него, у мужичонки-то, и науки всей что аршин… Бороденка-то — пеньковая; так, немудрящий мужичонка.

Мельник оказался типом в своем роде.

В нем первом здесь под рясой монаха не умер крестьянин. Скуфейка на затылке, рубаха на выпуск, сапоги со скрипом. С помольщиком зуб-за-зуб.

— Благослови-ко нас чайком, да яичками! — предложил ему отец Серапион.

— Вот радость мне, так радость! — суетился мельник. — Какого святого молить?

— Да уж радость не радость, а пришли — угощай! Он у нас ведь мученый, — прибавил отец Серапион, обращаясь ко мне.

— Это как?

— Прежде чем в монастырь попал, сколько одного побоя от отца выдержал, за это самое, за монашество.

— Топор в голову летал. С полным удовольствием. А что горшков об меня разбито, да палок сломано. А я все еще — вон какой!

— Всякому дневи довлеет злоба его! — ни с того ни с сего, по своему обыкновению, изрек отец Серапион.

— Это точно, — согласился мельник.

— Иде же зависть и рвение, ту нестроение и всякая злая вещь!

— Чего уж — известно!

— То-то!

— Я, отец Серапион, тоже говорю: за этот за самый монастырь, скольким поди влетало.

— Без Бога, брат, не влетит. Это Он, Господь, тебя испытует, истинное ли благожелание имеешь. Не суесловишь ли токмо. А ты так думал — в монастырь, так сейчас тебя и пустили.

— Зачем сейчас, претерпеть надо.

— Вот оно самое! И претерпевай! А ты говоришь — побои.

— Я рази со злом, отец Серапион; я со всяким благодарением. Мы за это самое родителю нашему, за побои значит, в ноги кланялись! С полным удовольствием!

— Всякое царство, разделившееся на ся, запустеет и всяк град или дом, разделившийся на ся — не станет, — совсем уже неожиданно заключил отец Серапион.

— Они нас палкой, а мы им в ноги.

— Смиряй себя — превознесется.

— Они за власы, а мы им в ручку!

— Ну?

— Ну и превозмогли! Отпустил в обитель. Вместе помолились еще.

— Дивны пути Господни! Яйца-то у тебя из Малков?

— Да. Тамошний мельник, отец Мардарий, благословил десяточком.

— Не ведаешь, куда приведет… Ты думаешь, к погибели, а Он тебя ко спасению.

— И все это должны мы чувствовать.

— То-то!

— А мы не чувствуем и выходим скоты бесчувственные! — окончательно уже размяк мельник. — Пути, брат, paзные, — обратился он ко мне. — Тут один старик-казак ко мне пришел. В монахи тоже захотел. Я его принял. Что ж бы ты думал: он полагал в иноки, а жена его домой по этапу стребовала. Вот те и пути!.. Это точно, что разные… Отец Серапион? — обратился он, немного помолчав, к моему спутнику.

— Ну?

— Никак невозможно.

— Что?

— По нашему мельничному делу. Из-за длинных ряс, уже в шестерне двое и век свой скончало иноков. Смололо… Благословили бы нас короткими. Вон они говорят, в Соловках — до колен.

— Не благообразно.

— Да ведь сгинем!

— Будет попущение — сгинешь, а не будет попущения — и в длинной рясе цел останешься. «Ни единого волоса», сказано. Что «дамскому полу, что духовному сану — одежда подобает длинная, сокровенно блюдущая члены!»

Чай пить мы пошли на балкон мельницы. Впереди — громадная поляна, по сторонам вершины гор. На востоке они тонут в туманной синеве вечера, на западе — смутно млеют в золотистой дымке заката.

— Светскому человеку не понять чувства монашеского? — засмотрелся отец Серапион на горы.

— Это почему?

— Потому что здесь может быть столько праведников перед Богом, яко светильни возженные молитвою, возносились.

— Да, тут, брат, на каждом шагу угодники были, — заметил и мельник со своей стороны. — И все разные! Всяких наций! Поди, на многих языках молились Богу-то.

— От мирского соблазна в камень уходили. В недра горные!

— А казак от жены — этот не ушел. Ишь… И шельма же!.. Супруга — и вдруг по этапу домой… А?

— И лист его не отпадет, и вся елика, аще творит — успеет, закончил по-своему отец Серапион.

На хуторе

От мельницы до хутора было рукой подать.

Хутор еще только устраивается, не окончена даже кирпичная стена, которою он окружен. По углам ее зачем-то башни, уподобляющие форму какой-то крепости. Внутри стены — ряды сараев, крытых соломою, маленькие хозяйственные избы.

— Что это? — указываю я на кирпичные фундаменты.

— Будут новые больница и баня.