Святые Горы

Чрезвычайно трудно уловить особенность здешнего говора. Русские переселенцы быстро усваивают малороссийские окончания; произносят: не «торговать», а «торгуваты», не «покупать», а «покупаты». В то же время и коренное население, под влиянием обители, отстает от своего говора и принимает русский. Обитель в этом отношении заметно ассимилирует; через нее проходят, теряя особенности языка, но, к сожалению, взамен ничего не приобретая. В селах Банном, Малках и других уж говорят по-русски.

Богомольцы. Нищие

Как пестра толпа богомольцев, снующих по дворам Святогорского монастыря. Я по целым часам всматривался в нее. Тут и казаки в бешметах, и женщины в белых свитках, с черными тесьмами, и бродяжки в подрясниках и скуфейках, и отставные солдаты, с обязательно торчащею щетиною на бороде, и пестрое цыганство, перекликающееся гортанным говорком, и гречанки с Дона — чернобровые, черноокие, и ростовские армяне, и болгарские колонисты, неповоротливые, тяжелые, и неведомо зачем — бойкие и юркие жидки, не то перекрещенцы, не то так себе вольнопрактикующие. Притом, тогда как в Соловках нищенства нет, здесь нищенство на каждом шагу, самое назойливое, самое безотвязное.

— Дайте мини слепенькому, темненькому! — преследует вас повсюду назойливое причитание. Вы не знаете, куда укрыться от него… У ворот гостиницы сидят рядами. У входа в обитель — тоже. Безногие перекатываются по земле, безрукие ухитряются держать чашку пальцами ног, слепые старухи постукивают посохами по сторонам.

— Тут, вы полагаете, все нищие?

— А то как же.

— Баснописец Крылов, кажется, заметил, что наружность обманчива бывает. Вот видите, здоровый мужик. Еще сапоги хорошие на нем, — указал мне монах, сопровождавший меня.

— Вижу.

— Выпрашивает тоже. Ты по обету? — обратился к нему инок.

— По обету, отче.

— Ну вот видите! У него дома хозяйство, а это он обет дал Богу месяц в виде нищего у ворот обители сидеть. Ну и сидит! Вы как думаете: тут одна барышня, благородная, тоже с нищими по обету пришла. Мы ее видели. Через неделю уже папенька ихний из города приехал, так увез. А то все у ворот сидела с чашечкой. Вот какие у нас нищие бывают.

Больше всего здесь окрестного, монастырского крестьянства. Оно чуть не живет при обители. Правда, и кормится здесь хорошо. Например, бабы из села Банного присвоили себе монополию торговли при монастыре; мальчики — те при мельнице у монахов. Впрочем, обитель несколько деморализовала их всех. Ленивее работают. Даже иноки и те жаловаться стали.

— Мы их не заставляем, впрочем. Как придется, так пусть и работают.

Монахи поэтому предпочтительно нанимают работников из других губерний, преимущественно же курян. Куряне — работники чудесные, и обитель ими дорожит очень. Монастырь вообще ценит трудовые руки. На хуторе я сам видел, что и двух слепых не оставили без дела, приставили их месить хлеб в пекарне.

Казаки снуют в толпе. В однобортных кафтанах и барашковых шапках. Перетянуты поясами, как жар горящими от медных блях. Эти, по словам монахов, вор-народ. Чуть не досмотришь, глядишь — уж и ахнуло! Их неохотно «Святогорье» и в монахи принимает.

— Почему это?

— Да все старая удаль. Те же воры — черкесы, что и прежде были. Есть для них отдельная столовая, нет, норовит все больше в трапезную к нам забраться.

Трапезная святогорская очень бедна. На стенах плохо нарисованные образа. Между ними монах на кресте… Кругом него искушения: одно в виде сарацина. Изо рта ленточка, на ленточке надпись: «Плоть, сойди со креста». По другую сторону воин с ленточкой во рту: «Мир, сойди со креста». Внизу, под самым крестом, черт с длиннейшим хвостом и фигурой клоуна тоже приглашает инока оставить его местопребывание. Кругом летают головы с пылающими глазами и ртами. Лучше всего то, что в число «прелестных искушений» попало и не особенно привлекательное существо — лягушечья голова на змеином теле! Она тоже приглашает монаха к себе.

— А лягушка сия обозначает дамский пол! — пояснил мне монах.

— Ну что, потрудились? (потрудились на иноческом наречии значит — походили, посмотрели).

Оглядываюсь — отец Стефан, мрачный, недовольный.

— Что с вами?

— Да с пасеки сейчас прогнали.

— За что же это?

— По невежеству своему.

— Опять посоветовал что? — вмешался монах.

— Разумеется! Если они по невежеству своему…

— Что ж ты им посоветовал?

— Дурного не пожелаю, — уклонился отец Стефан от прямого ответа.

— А однако?

— Да ульи стеклянные устроить.

— Ну?

— Обиделись пасечники и прогнали.

— Достойно и праведно!

— Почему?

— А не лезь в чужое дело. Тебе-то что.

— Не могу же я видеть, как в них темнота эта самая свирепствует.

— А не можешь, не смотри.

— Нет моей мочи — уйду я от вас!