Святые русской Фиваиды

Навык Сергия мы еще не можем назвать навыком богословствования, но это, без всякого сомнения, навык богомыслия практикующего литургиста и мистика-аскета. Подтверждением этих слов является тот факт, что, удалившись вместе с братом Стефаном после смерти родителей в удаленную лесную пустынь (урочище Маковец), Сергий возводит здесь деревянную церковь и посвящает ее Святой Троице. Факт примечательный и совершенно уникальный для русского средневековья первой трети XIV века, говорящий, бесспорно, об особом даре новоначального инока. Читаем у отца Иоанна Кологривова: «Иначе как объяснить необычайность этого факта, что деревенский юноша, мало образованный несмотря на свое боярское происхождение… так малоискушенный в богословских тонкостях, избрал для руководства своею религиозною жизнью самый высокий, самый таинственный и самый трудный догмат христианской веры? Церковь, посвященная Святой Живоначальной Троице – такого еще никогда не было на Руси. Таковую впервые воздвиг Сергий, и, хотя история его жизни доказывает его природный ум, один из самых замечательных, когда-либо бывших на Русской земле, – нет все же никаких оснований приписывать ему богословскую изощренность и отвлеченность мышления».

Эмоциональная включенность Сергия в осмысление Божьего Слова, постоянная внутренняя сосредоточенность на молитве, без которой преподобный не начинает ни одно дело, совершенно преображают его, совсем еще молодого монаха, наполняя жизненной опытностью и многими знаниями, без которых жизнь в лесной пустыни была бы невыносима – как, например, она стала невыносима для его старшего брата Стефана.

В середине XIX века митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1783–1867) следующим образом прокомментировал особенности мистического тайноведения, на которое способен всякий христианин, но не всякий может различить и развить в себе этот богоданный дар: «Необходимо, чтобы никакую, даже в тайне сокровенную премудрость (мы) не почитали для нас чуждою и до нас не принадлежащею, но со смирением устроили ум к божественному созерцанию и сердце к небесным ощущениям». То есть речь идет о смиренном принятии новых ощущений, понять умом которые невозможно, ибо постигаются они лишь сердцем.

Вопрос о том, противостоят ли в таком случае мыслительное богословие и мистический интуитивизм, возникает сам собой. Владимир Николаевич Лосский отвечает на него так: «Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое невозможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым… Учение Церкви не имело бы никакого воздействия на душу человека, если бы оно как-то не выражало внутреннего опыта истины, данного в различной “мере” каждому верующему. Итак, нет христианской мистики без богословия и, что существеннее, нет богословия без мистики. Не случайно предание Восточной Церкви сохранило наименование “богослов” только за тремя духовными писателями: первый из них – святой Иоанн Богослов, наиболее “мистичный” из четырех евангелистов, второй – святой Григорий Богослов, автор созерцательных поэм, и третий – святой Симеон, называемый “Новым Богословом”, воспевший соединение с Богом. Таким образом мистика рассматривается в данном случае как совершенство, как вершина всякого богословия, как богословие “преимущественное”».

«Преимущество» преподобного Сергия заключается именно в его отрицании своего преимущества, как бы парадоксально это ни звучало. Он наравне с пришедшими в его пустынь трудниками и монахами принимает участие в хозяйственных и земляных работах, заготовке дров, корчевании леса, строительстве. Вместе со всеми он стоит на молитве, читает во время трапезы выдержки из житий святых угодников Божиих, вместе со всеми преодолевает трудности жизни в лесной глуши.

Религиозный мыслитель и историк Георгий Петрович Федотов (1886–1951) пишет: «Маковецкая пустынь уже не пригородный монастырь. Жизнь в ней уже северная Фиваида, среди зверей и бесовских страхований, среди природы, суровой к человеку, требующей от него труда в поте лица. В последнем уже дано различие северной трудовой Фиваиды от южной, созерцательной, – Египта. Пустынножитель, помимо своей воли, превращается в игумена монастыря. Не без сожаления встречает он первых своих учеников, которых не смогли отпугнуть труды сурового жития».

О чем сожалеет Сергий? О том, что его первоначальный замысел – уйти в полный затвор, повторив подвиг отшельников Древней Церкви, увы, не осуществился. Однако это не становится поводом для уныния и сомнений в правильности выбранного пути. Он «со смирением устраивает ум к божественному созерцанию», по словам владыки Филарета (Дроздова), абсолютно не почитая «сокровенную премудрость» для себя чуждой. Его недоумение и сожаление сродни искушению, но Слово, вложенное в уста юного Варфоломея таинственным схимником, дает ему силы перенести и победить его.