Святые сердца

– Серафина.

Серафина знает, кто в комнате. Слышала, как она входила, обратила внимание на звук, когда она чтото поставила на стол. Но если открыть глаза, то придется заговорить с ней, а изза нее – именно изза нее – все наверняка начнется снова. И все же…

– Серафина.

Она поворачивает голову и моргает.

Зуана сидит в маленьком кресле недалеко от кровати. Рядом с ней стоит деревянная тарелка с хлебом и сыром, миска горячего супа. Серафина уже забыла это знакомое лицо: широкий, открытый лоб, прорезанный морщинкой раздумий, и чистые, ясные глаза, улыбающиеся теперь вместе с губами. В них тоже нет ни капли злобы. Несмотря ни на что, она все же рада ее видеть.

– Слава Господу за то, что ты очнулась. Как живот, не болит?

– Нет.

– Тошнит? – спрашивает Зуана, наклоняясь вперед и щупая пульс девушки, ее испачканные чемто красным пальцы сжимают худое, бледное запястье.

От запахов горячей пищи рот Серафины наполняется слюной, и она сглатывает. «Только когда думаю о еде», – мелькает у нее мысль.

– Нет.

– А какие у тебя сны? Кошмары снятся?

– Нет. – И она вспоминает мужчину, широкими шагами идущего к ней сквозь туман. – Нет, кошмаров больше нет.

– Вот и хорошо. Я принесла тебе немного сыра, свежего супа и хлеба.

– Я не голодна.

– Но поесть все же нужно.

– Не могу, – качает головой Серафина. – Я наказана.

– Наказана?

– Отец Ромеро. Он выслушал мою исповедь. Я наказана двухнедельным заточением в келье на хлебе и воде.

Тень пробегает по лицу Зуаны.

– Разве никто не сказал ему, что ты болела?

– Не знаю.

– Ты сесть можешь?

Она пытается подняться, но для этого требуется немало усилий.

Зуана приходит к ней на помощь, и, едва ощутив ее прикосновение, Серафина тут же снова попадает в водоворот той ночи: снова висит, беспомощная, в чьихто сильных руках, ее кишки выворачиваются наружу, и желудок вопит от боли. Теперь такая интимность ее смущает, ей становится стыдно. Она отодвигается и заворачивается в одеяло.

– Прости меня… – произносит Серафина, не поднимая глаз. – Прости, если изза того, что я сделала, у тебя были неприятности.

– Ты ни в чем не виновата, – качает головой Зуана. – Ты исповедалась. И получила прощение.

– Я все ему рассказала, – говорит девушка, глядя теперь прямо на нее и бросая слова, как вызов. – Все.

– Я рада, – мягко отвечает Зуана.

– Думаешь, это справедливое наказание?

– Не знаю. Хотя, помоему, морить тебя голодом после такой яростной чистки нездорово.

– Не важно, я не голодна, – шепчет она и добавляет: – Сестра Магдалена ведь годами ничего не ест.

– Это не так. Она ест, но очень мало, так что с годами ее тело привыкло. Не думаю, что в этом отношении она хороший пример для подражания. Пока, по крайней мере.

– А сестра Юмилиана говорит иначе.

«Интересно, что еще говорит сестра Юмилиана?» – думает Зуана, хотя в глубине души, конечно, догадывается.

– Кто еще к тебе заходил?

– Сестра Федерика была. Принесла мне грушу – вот, гляди. – Серафина вытаскивает изпод подушки зеленый марципан весь в мелких частичках пыли. – Я не хочу ее. Возьми.

– Сохрани ее до конца наказания. Так тебе будет к чему стремиться.

Стремиться к чемуто. Какая простая мысль, как будто речь идет об ожидании солнца, которое непременно взойдет утром. Попытка убежать из монастыря – тяжкий грех для послушницы. И не менее тяжкий – помогать или подстрекать ее к этому. Девушка созналась в своей вине и получила прощение. Теперь Зуане пора подумать о своей душе. Больше она ничего не может для нее сделать. Разве…

– Серафина, слушай меня. Чемерица в сочетании с маком – ядовитое зелье, а доза, которую я тебе дала, была не маленькой. Некоторое время ты будешь чувствовать себя странно. Тобой будут владеть апатия и печаль; может быть, даже мысли будут путаться.

– Я ничего не чувствую, – вяло говорит та.

– В том числе и это. Но все пройдет, – замечает Зуана и умолкает, не зная, что еще сказать.

Девушка опирается головой о стену.

– Я видела коечто, – говорит она тихо. – Коечто страшное.

– Это все снадобье. Запомни: снадобье, и больше ничего.

– А ты такое когданибудь видела?

И она смотрит на Зуану глазами, кажущимися огромными на ее лице. И черными, точно куски угля.

– Да, видела.

– И чудесные видения тоже?

– Я… Да, в некотором роде.

– Но Его ты никогда не видела?

– Нет, – не задумываясь, отвечает Зуана.

– Почему? Ты ведь хорошая монахиня.

– Нет. Я… я…

– Да, ты хорошая, я знаю.

– Ну… Я… я думаю, что можно быть хорошей поразному. И лишь немногим из немногих выпадает такая честь.

– Но ей она дана. Она видит Его.

Им нет нужды называть ее по имени. «Нам не позволяют говорить о ней», – думает Зуана. Это запретная территория. С другой стороны, столь многое изменилось за последние недели. Список тайн общины становится длиннее с каждым днем, и нет смысла отрицать существование одной из них, особенно потому, что она наблюдала ее куда ближе многих.

– Да. Видит.

– Она всегда Его видела, да?

– Похоже, что так.