Святые сердца

Обе работали быстро и ловко, но молчание, которое в другое время подействовало бы на них успокаивающе, теперь словно кишело невысказанными словами. Зуана не была уверена в том, кому они принадлежат, поскольку, хотя девушка явно нервничала – она казалась раздраженной и пугливой, как будто ее сердце билось слишком быстро, – она сама тоже испытывала напряжение. По мере того как кусочки патоки превращались в горку гладких сахарных шариков, их взгляды раз или другой встретились, и это помогло растопить лед. Первой заговорила Зуана.

– Итак, твой голос наконец вернулся к тебе.

Девушка коротко и торопливо улыбнулась в ответ.

– Ммм. Я… Да, – выдавила она.

– Наш ночной соловей, наверное, будет мучиться ревностью сегодня.

– О, ночной соловей! – нервно хихикнула девушка. – Тот, что поет, приближая зарю, да? – Она снова нагнулась над патокой. – Ты права. Я хочу сказать… Я благодарна тебе за то, что ты… велела мне петь. Мне сразу стало легче… Я как будто нашла здесь успокоение.

Хотя в том, как она это сказала, смятения было больше, чем покоя.

– Ко мне это отношения не имеет. Это Господь проявился в тебе. Мы должны благодарить Его любовь и Его милосердие.

– Да… да, конечно, – прошептала Серафина, беспокойно вертя в пальцах шарики из патоки.

Впервые Зуана почувствовала себя в присутствии девушки неловко. И это ощущение встревожило ее куда больше, чем она была готова признать. Почему ее бешеную ярость и протест, боль и слезы переносить было проще, чем эту новообретенную гармонию? Если, конечно, то, что она чувствует, можно так назвать.

Зуана как раз выдумывала вопрос, который был бы достаточно глубоким и в то же время не бестактным, когда девушка заговорила сама.

– Я… Мне надо коечто у тебя спросить.

Меньше двадцати четырех часов прошло с тех пор, как она впервые произнесла эти слова, перенесшие их в царство мифических животных и поэзии непослушания. Теперь казалось, что это случилось целую жизнь тому назад.

– Та старая женщина в келье. Кто она?

Но к этому Зуана была готова.

– Просто смиренная монахиня, настойчиво стремящаяся к Господу.

– Так почему же ее прячут, словно в тюрьме? И почему аббатиса запретила нам говорить о ней?

– Я… я думаю, что аббатисе виднее.

– Но то, что случилось с ней вчера… экстаз? Это ведь был экстаз. Ты сама так сказала…

Но теперь, памятуя указание мадонны Чиары, Зуана замешкалась.

– Да, это было чтото вроде вознесения.

– А разве другим людям не надо об этом знать?

– Те, кого это касается, уже знают. Как сказала мадонна Чиара, это дело ее и Господа Бога.

– Но ее слова… которые она мне сказала… Я… я имею в виду, что если она была в экстазе, то…

Конечно. Кто бы не взволновался и даже не встревожился, услышав такое пророчество?

– Серафина, бояться тут нечего. Ее слова, адресованные тебе, были полны любви. Ее и Господа. Я нисколько в этом не сомневаюсь. Не сомневайся и ты.

И тут Зуана увидела, как выражение боли на секунду мелькнуло на лице девушки, но та тут же стиснула зубы – движение, которое напомнило Зуане ее былое непокорство, – и сосредоточилась на работе.

Обе продолжали работать, их руки порхали над поверхностью стола, резали, скатывали, завершали.

– Я в самом деле чувствую себя… более любимой, – наконец произнесла девушка, и ее голос был тих, но тверд, когда она подкатила следующий сладкий шарик к коробке. – Как будто за мной… присматривают.

– Тогда мы должны молиться за то, чтобы так было и дальше. Благодарить Бог а за Его бесконечное милосердие.

– Я хочу поблагодарить и тебя тоже. – Слова вырвались стремительно, хотя Серафина не отрывала глаз от рабочего стола, а ее правая ладонь лежала на его деревянной крышке. – За все, что ты сделала. Ты… ну, одним словом, ты была добра ко мне.

– Я лишь выполняла мой долг через любовь Господа.

– Ты так говоришь, но, помоему, ты сделала больше.

Зуана ничего не сказала, поскольку говорить было нечего. Они молча стояли, их ладони лежали друг подле друга на крышке стола. Завтра она будет работать здесь одна, комната снова станет ее единоличным владением. Все, к чему она так привыкла за последние недели: любознательность девушки и ее быстрый ум, нечаянное, непредсказуемое чувство товарищества, возникшее между ними, – уйдет, и ей придется опять привыкать обходиться без всего этого. Так должно быть. Она это знает.