Связанные судьбы

– Вот я и говорю, – невозмутимо продолжил Тандаджи в том же ироничном тоне, – что очень хочу и тебе сказать «ну ты даешь», полковник. Орущие и писающиеся младенцы быстро привязывают к реальности и смиряют печаль. А прекраснее твоей женщины, кормящей грудью твоего ребенка, нет ничего. Если ты можешь за этим наблюдать открыто и ежедневно, – добавил он уже жестко, сощурившись, – а не подглядывать урывками, друг мой.

Игорь предупреждающе и зло сверкнул глазами, встал.

– До завтра, Майло.

– До завтра, друг, – сказал Тандаджи ровно. – Спасибо за просвещение. Будем работать усерднее, раз нашим небесным господам не до того. А про Маль-Серену подумай, – добавил он уже в спину уходящему полковнику, – безотносительно моих попыток сосватать тебе Люджину. Если она рвется на работу – очень обрадуется.

– Подумаю, – сухо произнес Стрелковский и вышел. А начальник разведуправления, по совместительству штатный врачеватель душ, покормив рыбок, заторопился домой. К жене.

Личный водитель уже ожидал командира в прохладном и гулком гараже Управления, застыв рядом с черной, приземистой и неброской машиной. Она и должна была выглядеть как продукт массового авторынка, лет десять уже колесящий по дорогам. Обыватель и не обратил бы на нее внимания, зато специалист по безопасности сразу отметил бы и бронированные стекла, и укрепленные борта, и – если бы ему дали покопаться в двигателе – возможность быстро набирать не одобряемую законом скорость. Имелся внутри и тайник с оружием, и переговорный пункт. Маленький штаб на колесах.

Тандаджи сел на заднее сиденье, расслабился, прикрыл глаза. Машина с умиротворяющим рычанием тронулась с места. В голове мелькали детали текущих дел, и он отрешенно рассматривал их, делал мысленные пометки что-то перепроверить, уточнить. Но в конце концов размышления вернулись к Стрелковскому.

Тидуссу совсем не нравилось то, что он видел в глазах бывшего начальника.

Пустоту. Такая была у стариков, смертельно больных и приговоренных к смерти. Томительное ожидание: «Ну когда уже?» То самое состояние, когда человек еще дышит, ест, спит, улыбается, работает, но уже мертв. Когда сквозь знакомый взгляд на тебя смотрит смерть.

Майло Тандаджи умел быть благодарным. Когда-то Игорь Иванович подарил жизнь ему и его семье, и сейчас тидусс собирался отдать долг. Даже если Стрелковскому это было не нужно.

Двадцать лет назад семья Тандаджи – он, Таби и маленькие сыновья – перебрались в Рудлог. В Тидуссе вовсю бушевала гражданская война, в очередной раз сменилась власть и, как это часто водится, начались зачистки полицейских, служивших старому режиму. Людей расстреливали на улицах, поджигали дома, нападали на членов их семей. Телевидение, быстро перестроившись, называло все это возмездием за преступления прежней власти. Хотя новая за месяц после переворота натворила больше, чем предыдущая за все время существования.

И Майло, который тогда служил помощником начальника полиции в участке родного небольшого городка – всего-то их было двое на весь участок, – принял решение бежать со всей семьей. Сначала пешком до границы с Йеллоувинем, затем на поезде до Рудлога.

Но на новом месте жительства их никто не ждал. Денег отчаянно не хватало – беженцы ютились в утлом холодном домике в Иоаннесбургской области, Таби непрерывно болела, детей так и не удалось устроить в школу из-за незнания языка. А Майло все дни проводил в поисках любой работы. К сожалению, выбора особого не было. Грузил уголь, подметал улицы, потом устроился на стройку, где платили копейки, а бригадир постоянно грозил, что отправит проклятых иммигрантов обратно на родину. Тандаджи терпел, пахал как вол, пока за какую-то мнимую провинность начальник не забрал себе зарплату за неделю. Тогда он просто ушел. Слонялся по улицам, думая, как сказать Таби, что купить еды не на что. И совершенно случайно увидел объявление какого-то детского театра: им требовался многофункциональный работник – и уборщик, и плотник, и тот, кто способен подменить актера, если возникнет такая необходимость.

Директор театра оказался его соотечественником. И это стало первой удачей. Второй было то, что Тандаджи превосходно жонглировал, умел показывать фокусы, изображать разных животных и танцевать, что и продемонстрировал от отчаяния на ковре кабинета директора. Когда надо занимать мальчишек, и не тому научишься.

Следующие месяцы бывший полицейский играл волков, ежиков и зайцев (и плевать, что они рычали и боялись с резким тидусским акцентом), чинил декорации и сцену, развлекал детей в антрактах, подметал фантики и стаканчики из-под сока. И чувствовал себя почти счастливым – дома всегда была еда, Таби удалось вылечить, и никто не требовал поделиться заработанными крохами. В театре не могли платить много, но работа была стабильной, и он не рисковал свалиться с лесов и оставить семью без кормильца.