Связанный честью

– Ты думала неправильно. – Грейвольф плюхнулся за стол. – Что ты вообще здесь делаешь? Я думал, ты уже привлекла Джина, чтобы он отвез тебя обратно к цивилизации.

– У него есть дела поважнее. Твой дедушка.

Покачиваясь на ножках стула, он насмешливо посмотрел на нее:

– А может, жизнь преступников тебя захватила? Может, тебе уже не хочется ехать домой?

Эйслин наградила его гневным взглядом:

– Конечно, хочется. Просто я не такая бесчувственная пустышка, какой ты меня, похоже, считаешь.

– В смысле?

– Я сочувствую тебе и твоей матери. Лучше бы ты объяснил мне, зачем сбежал из тюрьмы, вместо того чтобы угрожать мне ножом и связывать как пленницу. Может, я бы тебе помогла.

Он издал звук, который мог сойти за невеселый смешок. В нем чувствовались только осуждение и скепсис.

– Чтобы милая, респектабельная, законопослушная, обеспеченная белая леди вроде тебя стала помогать беглому преступнику-индейцу? – В его тоне отчетливо слышалась ирония. – Очень в этом сомневаюсь. В любом случае я не мог делать ставку на твое доброе сердце. Меня научили быть подозрительным. – Ножки стула с силой впечатались в пол, как будто подчеркивая его слова. – Суп еще остался?

Наливая ему супа из кастрюли, что кипела на чадящем огне, Эйслин осознала, что личность отца Лукаса так и осталась тайной. Его происхождение явно не относилось к открытым темам, отчего ей стало еще любопытнее.

Грейвольф с жадностью набросился на горячий суп. Не дожидаясь просьбы, Эйслин налила ему чашку кофе. Всего несколько часов назад ее единственным желанием было оказаться от этого человека как можно дальше, а сейчас она сидела напротив него за столом. Он вопросительно вскинул бровь, но ничего не сказал, просто продолжил есть.

Он больше не казался таким уж свирепым. Из-за приглушенной атмосферы или маленького пространства хогана? Можно ли бояться человека, если он стоит на коленях у постели умирающего деда и так ласково с ним разговаривает?

Физически Грейвольф ничуть не изменился. Глаза все такие же холодные, как подернутые утренним морозцем озера. Мышцы медно-красных рук все так же играют сдерживаемой силой. И лицо все такое же отчужденное.

И все-таки он стал другим.

Он уже не столько пугал Эйслин, сколько интриговал, и очень отличался от мужчин, с которыми ее постоянно пытались свести родители. Те были одинаковые, как печенья, вырезанные одной формочкой. Все как на подбор в консервативных английских костюмах, отличающихся только оттенком серого. Яппи[9], которые только и знают, что говорить об исследованиях рынка и росте индексов. Иногда для разнообразия они переходили на игру в теннис и содержание своих спортивных машин. Чужие разводы и бодания с налоговиками считались отличными темами для коктейльной вечеринки.

Какими же они были унылыми и скучными в сравнении с мужчиной, который носил в ухе серебряную сережку и заглатывал суп из консервов так, словно считал, что это его последняя приличная еда на очень долгий срок. С мужчиной, которого не смущали ни грязь, ни пот, ни такая жизненная первооснова, как смерть.

Эйслин совершенно искренне очаровалась Лукасом Грейвольфом.

– Ты не сказал мне, что был адвокатом.

Болтать он явно был не расположен. Но Эйслин сразу взяла быка за рога, она не знала, как еще начать с ним разговор.

– Это не относилось к делу.

– Все равно мог бы упомянуть.

– Зачем? Тебе было бы легче, если бы ты знала, что ножом тебе угрожает адвокат?

– Наверное, нет, – устало сказала она.

Лукас снова вернулся к поглощению супа.

Разговор был окончен. Вытаскивать из него информацию было не легче, чем выдирать глубоко укоренившийся зуб. Она сделала еще одну попытку:

– Твоя мать сказала, что ты уехал в колледж стипендиатом по бегу.

– Похоже, вы вдвоем неплохо поболтали.

Он покончил с супом и отодвинул пустую тарелку.

– Так это правда? – нетерпеливо переспросила она.

– К чему такой внезапный интерес?

Она пожала плечами:

– Я просто… Я не знаю. Мне интересно.

– Тебе хочется узнать, как бедный индейский мальчик поднялся на высоты мира англо?

– Можно было догадаться, что ты обидишься. Забудь, что я спросила.

Она сердито отодвинула стул и встала, но, когда она потянулась за его тарелкой, чтобы отнести ее к раковине, ее руку внезапно перехватил Лукас:

– Сядь. Я расскажу, раз уж тебе так любопытно.

Состязаться с ним в силе она не могла – во всяком случае, не когда его пальцы стискивали ее руку, – так что пришлось снова сесть на место. Он несколько мгновений смотрел на нее через стол и только потом отпустил руку. В его глазах мерцало презрение, сила которого заставила Эйслин тревожно поерзать.