Связанный гнев

Замкнуто жила Анна в своей заимке. Однажды поехав в Миасс по делам, встретилась у знакомых с молодым студентом-учителем. Домой вернулась с отуманенной головой. Михаил Болотин привлек ее словами о женской душе, удивил ласковостью обращения, и скоро, став ему близкой, Анна дала волю проснувшейся страсти. Прошло два года, она до сих пор не знала, почему же именно от слов Болотина замерло ее сердце, но знала, что в Болотине была для нее цель настоящего существования. Она никогда не спрашивала себя, любит ли он ее, но сознавала, что нужна ему, что нет и у него силы жить без ее ласки. Два года сжигала чувственность в ласках любимого, не решаясь сказать ему о своем чувстве. Помнила все сказанные им слова о людской вольности в жизни и чувствах. Помнила, что Болотин в первую встречу сказал, что не отдаст женщине власть над своим разумом. Помнила об этом, молчала о своем чувстве. С прошлого лета постоянный страх потерять любимого исчез, когда осознала, что сумела приручить его к своим заботам, а он, став покорным, все реже и реже говорил о вольности.

Шла жизнь Анны возле Тургояк-озера, среди радости и горя женских душ, а тепло собственного чувства давало ей силы для борьбы за право всякой женщины на тепло возле костра личного счастья.

Во мраке приискового быта крепла женская воля, была в их воле искра воли Анны Кустовой, учившей всеми силами душить звериное превосходство в мужском сознании в тех или иных обличиях, пересекавших их бабьи жизненные тропы.

Мужчины хорошо знали нрав Волчицы. Знали, что ни одна слеза обманутой девушки не пройдет парню даром, если о ней узнает Анна. Знали и мужья, что не все пятаки можно сносить в кабак, оставляя семью с голодом. Помнили о Волчице и владельцы приисков. По горькому опыту знали, как уходили с их промыслов, бросая работу, женщины по приказу Анны Кустовой. Знали, что иной раз от неизвестной причины сгорали приисковые хозяйства, затоплялись забои, и редко кто помнил, как иной раз находили ретивых смотрителей – охотников за женской лаской – всплывшими утопленниками в горных речках, и никто никогда не смог доказать закону, как они утонули.

Царский закон не давал женщине на промыслах права на защиту ее труда и жизни, и по закону, придуманному Волчицей, всякая промысловая труженица находила себе защиту и расправу с обидчиком. Не гладил Аннин закон по голове и женщин, нарушавших ложью верность бабьего слова, данного мужу, жениху, полюбовнику.

После встречи с Болотиным, пробудив в себе женщину, Анна часто думала о покинутой дочери, но холодела, вспоминая, что она родилась от снохача. Несла теперь ожившее в ней чувство матери к мальчику Васе. Отдавала материнскую ласку детской жизни, начавшейся в неведомую ей минуту глухой ночи на каком-то уральском прииске. Уйдя от прошлого, только через десять лет Анна наконец успокоилась. Хорошо спрятала от былого свою жизнь возле озера. Больше всего боялась она, чтобы прошлое какой-либо реальностью вновь не вошло в ее жизнь женщины, первый раз чувствующей любовь. Анна не забывала, что каждый год приближал старость. Не думала о ней, была уверена, что тепло дома согреет ее, если останется одинокой, какой была до встречи с Болотиным.

Не шел сон к Анне. Лежала с закрытыми глазами. Давно догорела и погасла свеча. Выла в трубе вьюга. Часы в соседней горнице пробили четвертый час после полуночи. Встала Анна с кровати, накинула на плечи шаль и босая пошла в кухню. В ней по-прежнему у стола возле ночника сидела бабушка Семеновна и вязала чулок. Анна подошла к старухе, провела рукой по ее плечу:

– Так и не легла, Семеновна?

– Не легла. Васютка на моем месте спит. Засопел под мой сказ про Пугача. О тебе за вязаньем думала. Видать, и ты седни глаз не сомкнула? Поди, про что рязанское вспомнила?

Анна села на лежанку, поправив одеяло на спящем мальчике.

– Волчицей тебя со злобы мужики окрестили, не подумали, что душа в тебе не волчихина. Разум ты в меру назлила, а душу озлобить позабыла. Не подумала ее щитом злобы прикрыть. Ласку в душе сохранила, а она плохая защита, ежели душу страдание опалит.

– Что с душой станет?

– Смерть ее ждет. Потому тебе со своим ликом нельзя ласковую душу в теле ютить. Ее обидеть легко, а обиды она не снесет.

– Что ты, Семеновна! Да кто меня обидит? Волчицу даже не всякий охотник бьет.

– Ах, Аннушка, Аннушка, зачем только в ваших рязанских деревнях барские девки родятся? Сколь рязанских баб не видала – все были пригожими, и всегда мужикам от них было одно беспокойство.

– Не пойму, зачем начала речь про такое?

– Да так. Просто брякаю языком от бессонницы. Стану, пожалуй, самовар ставить. Тебе ехать скоро.

– Сиди. Степанида поставит. Пойду собираться.

– На обратном пути в Миассе, поди, гостить останешься?

– Останусь.

– Дельно. Домой воротясь, не станешь ночи без сна коротать.

Анна, поднявшись с лежанки, потянулась, пошла из кухни, но у двери остановилась, покачав головой, засмеялась.

– Ну и бедовая старуха ты, Семеновна.

– Плохая на твой погляд?

– Каждым словечком думать заставляешь.