Связанный гнев

– На нас не сердись. Схватываемся с тобой, когда перечишь нам, а тебя все одно любим. Амина, ты про что сегодня пела?

– Бабушкина песня. Сердитая у меня бабушка. Ее любимая песня. Душа всякой женщины одинакова, потому как в русской душе, так и в башкирской любовь родится, а от нее новая жизнь. Дуня, когда летом пойдем на старанье – будем вместе петь.

Открылась входная дверь, в тумане холода вошла Анна Кустова.

– Еще разок здравствуйте, кого не видела. К Кате пришла.

– Здравствуйте, Анна Петровна! Была седни, когда я спала?

– Была. И вот сызнова пришла. Маешься? Потерпи малость. Завтра отвезу тебя в миасскую больницу, а оттуда по весне сама на заимку пешком придешь.

– Беспокойство тебе со мной.

– Об этом не думай. Дуня! – позвала Кустова девочку.

– Здеся я. Чай пью.

– С утра станешь жить во флигеле с гостьей. За порядком будешь следить, пока мать в больнице.

– Ладно. Как велишь. Во флигеле печка небольшая. Управлюсь.

– Амина! Спать не хочешь?

– Зачем спать?

– Тогда пойдем со мной. Попоешь для меня.

– Ладно, хозяйка.

– Аль не просила тебя не звать меня так?

– Просила. Для меня ты – хозяйка. Сплю под твоей крышей.

– Любишь спорить? Приходи скорей! Покойной ночи, бабоньки!

Анна Петровна вышла из казармы. Амина допила из чашки чай и начала одеваться. Напевая, взяла гитару и вышла следом за Кустовой.

– И какой это чемор[9] в штанах бабе с такой душой выдумал прозвище Волчица? – вставая из-за стола, сказала Антонина и громко спросила: – Напились, что ли?

На ее вопрос никто не проронил ни слова.

– Ежели молчите, значит, напились. Дуня, собирай со стола посуду!

– Ладно. Я еще чашку выпью, потому крендель не доела…

Глава VII

1

У крыла Сатку ночная непроглядность. Будто пала на горный завод стая вещих воронов, не сложив крыльев. Спит в февральской стуже раскольничье гнездо на южном склоне отрогов Уренгинской ветви Уральского хребта. Дыбятся вокруг него вершины гор, похожие на волны каменного океана. Ближе всех к Сатке придвинулись богатырским заслоном лесистые Зигальга, Нургут и Зираткуль. Эти места издавна ширью девственных лесов и горным безграничьем приманивали к себе раскол. Свободно здесь всякому человеку, коему нужна вольность и одиночество. Оттого возле Саткинского завода множество потаенных скитов и молелен. Хоронится в них религиозный фанатизм раскольников, спасает себя от царства Антихриста, заведенного в государстве Российском царем Петром по счету Первым на романовском троне. Крепок раскол в Сатке, даже заводские интеллигенты двумя перстами крестятся…

Душно в спальне Олимпиады Модестовны Сучковой. Цветные изразцы печки пышут жаром. Петровских годин изразцы. Излажены в голландской земле, оттого на них голубые кораблики с парусами да ветряные мельницы. Из-за духоты в горнице опадает огонек в лампадке. Как увядающий цветок, стелется он по пробковому поплавку. По этой причине и горький дух нагретого деревянного масла в горнице.

Старый каменный дом рода Сучковых в заводе приметный. Сложен из подпятного кирпича в два этажа. Обдут всеми ветрами уральскими, остужен всякими морозами, исхлестан дождями, кален на солнце. Все в нем по-старинному крепко, но с видимостью усторожливой суровости.

В первом этаже спальня Олимпиады Модестовны. Потолок в ней со сводами, и опираются их тяжелые плечи на колонны, облицованные мраморными, малахитовыми и яшмовыми плитками. Часы на стене висят над пузатым комодом. Хрипло отстукивают секунды. Ход механизма похож на дыхание старика, замученного одышкой.

Третий час ночи. Олимпиада Модестовна лежит на тяжелой деревянной кровати под пуховым одеялом. Старое, но не утратившее красоту лицо в прядях седых волос. Нет сегодня для нее сна. Легла после полуночи, а заснуть не может. Лежит в раздумьях и ждет рассвета, а зимняя ночь длинная-предлинная. Тягостно старухе без сна. Заводятся в ее разуме шалые раздумья. Все в жизни Олимпиады Модестовны было по-ладному, по-хорошему. Завела в доме во всем крепкий уклад по заветам родовых книг. Все было продумано, налажено в нем до вчерашнего утра. А началось вчерашнее утро с перезвонов колокольцев с бубенцами на тройке, примчавшей к воротам дома внучку Софью Сучкову.