Свяжи меня (ЛП)

Когда я перевела свой неуверенный взгляд на папу, меня охватило удивление. Вместо гнева и разочарования, которые я себе представляла, в его глазах была только забота обо мне. Дрожащей рукой он пригласил меня подойти ближе, и снова я повиновалась без колебаний. И вместо того, чтобы сесть в кресло у кровати, опустилась рядом с папой, на матрас.

— Рассказывай. Я хочу… мне нужно… услышать все от тебя, — сказал он и протянул мне руку, чтобы я взяла ее.

Папа так всегда делал, когда я была напугана или у меня был плохой день в школе. Этот простой жест заставил рухнуть тщательно построенную плотину, сдерживающую мои эмоции. Рваные рыдания пронзили мое тело.

Наконец восстановив дыхание, я пробормотала:

— Ох, папочка…

— Что я тебе всегда говорил?

— Что я могу натворить все что угодно, но ты никогда не перестанешь меня любить.

— Правильно, — кивнул он, — mon rayon de soleil.

От этого «мой солнечный лучик» на французском, я едва снова не заплакала. Так его называла Grand-Maman, когда папа был маленьким, а он перенес ласковое прозвище на нас с Анселем.

Я сделала глубокий вдох. Сейчас было не время быть нюней, или размазней, или, как сказала бы моя бабушка, «a merde de poulet».

— Пять лет назад в колледже я встретила девушку, она рассказала мне об этом клубе.

Взгляд моего отца не отрывался от меня, и выражение его лица не менялось. Часть меня ожидала, что он выкажет стыд или отвращение, когда я объясню, как зарабатывала деньги через удовольствия. Но он этого не сделал.

Единственным моментом, когда он проявил хоть какие-либо эмоции, оказался эпизод о том, что Калла подкупила охранника, чтобы получить записи. Папа сжал челюсти, а его глаза потемнели. Я знала, о чем отец в тот момент подумал: если бы он был в полной силе, то пошел бы выбивать дерьмо из того охранника. Просто потому, что отец был джентльменом и не смог бы ударить женщину.

— Про нее не волнуйся. Я поставила Каллу на место.

Папа выгнул брови.

— Да?

— Ну, да, — ухмыльнулась я. — Она больше не работает в «1740».

Папа усмехнулся, и это вызвало у него один из приступов кашля. Но это не походило на обычный приступ. Сейчас, когда отец пытался отдышаться, его тело уходило в мышечный спазм. Я встала с кровати и потянулась к тумбочке за стаканом воды.

Когда я попыталась напоить папу, он покачал головой. Время шло мучительно медленно. Мне пришлось наблюдать, как краснело его лицо и раздавались страшные хрипы в горле и груди. Каждый раз, когда случался один из подобных припадков, меня охватывал страх, что он станет последним. Что ослабленные легкие и диафрагм просто не выдержат напряжения. Сегодня я не скрывала слез. В конце концов, я уже плакала, и папа не подумал бы, что эти слезы уже из-за него.

— Я… в порядке, — наконец прошептал он. Потом перевел взгляд на стакан с водой. — Теперь можно.

Кивнув, я поднесла стакан к его рту. Он начал пить медленными глотками. Наконец на лицо отца вернулись краски. Кашель совершенно измучил его, и папа обессиленно откинулся на подушку.

— Горжусь тобой.

Я икнула.

— Как ты можешь говорить такое? Я фактически подставила вас с Анселем. Наше имя в этом городе просто уничтожено. Меня наверняка уволят с работы, которая досталась с таким трудом, и, скорее всего, я больше никогда не буду учителем.

— Знаешь, как встретились твои дедушка с бабушкой, мои родители?

Я кивнула.

— Grand-Maman работала в кафе, куда захаживали дед с друзьями.

Папа улыбнулся той самой секретной улыбкой, а потом жестом попросил меня увеличить подачу кислорода. Я чуть крутанула вентиль, и он сделал пару вдохов.

— Твоя бабушка никогда не работала в кафе. Она танцевала бурлеск.

— Но парижский бурлеск — это, фактически, стриптиз. — Папа кивнул, а я ахнула. — Grand-Maman, что, была стриптизершей?!

— Это была необходимость. Ее отец — твой прадед — погиб на войне, и они потеряли ферму, и потому были вынуждены переехать к тете, твоей двоюродной бабке. Твоя бабушка была старшей, и от нее ожидали, что она поможет кормить пятерых своих младших братьев и сестер. Приличную работу найти было невозможно, да и платили хреново. И однажды, когда на выходе из фабрики к ней подошел мужчина и рассказал, сколько она сможет заработать на своей любви к танцам, твоя бабушка согласилась пойти работать в клуб.

— Не то чтобы это было важно, но чисто для ясности — это не был стриптиз. Никто из моих клиентов не видел меня голой.

Кроме Уильяма.

— Ты осуждаешь свою Grand-Maman за то, что она делала?

— Конечно нет.

— Тогда ты понимаешь, что единственный человек, на которого я могу злиться — это я сам.

— Почему?

— Если бы я не был калекой, ничего этого не произошло бы.

Я яростно покачала головой.