Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

До чего умный парень этот Сила, одно удовольствие поговорить с ним. Милану даже не хочется идти домой, где его наверняка ждет головомойка.

И точно, досталось ему на орехи от матери.

— Я тебя веревкой привяжу, шалопут непутевый! Ей-богу, привяжу и еще скалкой отутюжу, если еще раз придешь так поздно.

Вилли сидел на табуретке, чистил сапоги и улыбался.

— Милан был у девушка, — сказал он разгневанной матери. — Аничка — душечка… — запел он и расхохотался.

— Ври больше! — пробурчал Милан, но потом вспомнил, что должен подружиться с ним, и попытался улыбнуться.

— Ты смотришь — волк! — сказал Вилли и изобразил взгляд Милана.

— А ты как смотришь? Как медведь, — ответил Милан и тоже передразнил его.

Вилли рассмеялся. Он смеялся весело, заливисто, но Милан заметил, что краем глаза Вилли наблюдает за ним.

«Завтра угощаю его конфетами, — решил он. — Достану с чердака и дам ему. Будем дружить, чтоб ты провалился?»

Он ухмыльнулся злой, хитрой улыбкой и пошел в чулан за тюфяком.

Милан решил приступить к девятнику уже с декабря. Декабрь, январь, февраль… через девять месяцев, в августе, пора будет покончить с девятником и отец еще успеет выйти в поле на жатву. Милан знал, что больше, чем сама болезнь, отца угнетает бездеятельность, на которую он осужден из-за своего больного сердца.

Дня за два до первой декабрьской пятницы Милану предоставился хороший случай поговорить с теткой Борой.

Они пилили дрова, которые мать Силы получила от Грофиков за работу. Сила позвал его на помощь, вдвоем сподручнее тянуть пилу. Они допиливали последнее бревно, когда из дома вышла тетка Бора, худенькая, сгорбленная, с пилой под мышкой.

— Работаете? — Она покивала головой, прислонила пилу к колоде, перекрестилась: — Господи, помоги! — вздохнула и начала скидывать тонкие бревна со штабеля.

Получалось это у нее не ахти как. Скинет бревнышко, откашляется, отдышится, потянется за другим. И все постанывает.

— Тетенька, а что ж вы не подождете, когда придет дядя? — спросил Сила, видя, как она мается.

— Ах, да разве ж дождешься его! — ответила тетка. — Ему дела нет до дома, ему бы только в бутылку заглянуть! Ох, боже мой, боже мой, за что ты меня так наказал!

— Оставьте, не майтесь вы так, мы вам напилим! — сказал Милан. — Как-нибудь перепилим вам пару бревен, чего уж там!

Тетка всплеснула руками, засеменила ногами, обутыми в растоптанные мужские ботинки.

— Спаси вас господь, деточки, бог вас за это вознаградит.

Мальчики бросили бревно на козлы и принялись пилить. Тетка Бора переступала с ноги на ногу, топталась вокруг них и тонким писклявым голоском жаловалась на мужа:

— Совсем он дрянной у меня, доброго слова мне не скажет, одни грубости от него и слышу. Опозорил меня перед всеми людьми, оговорил как самую распоследнюю дрянь. Даже молитвы мои и те ему глаза мозолят. Боже спаси и помилуй, если он увидит, что я молюсь по молитвеннику или по четкам. Так и накинется на меня, словно палач, который Иисуса Христа мучил. Ты, мол, такая-сякая, сидишь над евангелиями, а в доме свинушник, даже горячей похлебки не сваришь. А уж я ли о нем не пекусь? Сама не доем, у детей изо рта кусок выну, только бы было что перед ним на стол поставить. Боже милостивый, вот каким крестом ты меня наделил!

Так она тараторила все время, пока ребята пилили и кололи ей дрова. Вместе внесли дрова в дом, сложили их у плиты.

Комната у тетки Боры была неуютная, неприветливая. В углу незастеленная кровать, на лавках и табуретках валяется тряпье. Половину стола занимает немытая посуда с присохшими остатками пищи, вторую половину — горка неободранных перьев. Милан подумал, что на месте дяди Ребра его бы тоже не тянуло домой. И не верилось ему, чтобы тетка Бора так уж пеклась о пропитании своего мужа. Ему сразу бросилась в глаза кастрюля с кашей, стоявшая на холодной плите. Крупяная каша, неизвестно когда сваренная, осклизла, по краям кастрюли она окрасилась в синеватый цвет.

Тетка Бора заботилась лишь об одном: стены комнаты были увешаны бесчисленными олеографиями на божественные темы. Одних богородиц было не меньше четырех — с младенцем Иисусом и без него; потом «Тайная вечеря», «Снятие с креста». Святой Иосиф и святая Варвара с трудом выглядывали из-за стекол, густо засиженных мухами. На буфете, под «Тайной вечерей», среди подсвечников и вазочек с бумажными цветами, стоял гипсовый святой Антон ростом с добрых полметра. Голова у него была как-то странно свернута набок, а на розовой шее виднелся извилистый шрам.

Тетка Бора сгребла в сторону тряпки на лавке и усадила мальчиков.

— Чем же мне вас угостить, чем попотчевать? — бормотала она, суетясь по комнате в поисках чего-нибудь съестного.

Милану даже жарко стало при мысли, что ему придется съесть что-нибудь в этой грязной и затхлой комнате.

«Спрошу только про этот девятник и уйду», — успокаивал он себя.

— Девятник? — всплеснула руками тетка Бора в ответ на его просьбу. — Значит, девятничек тебе? Дам тебе его, дам. Здесь он где-то… Сейчас, сейчас…