Связующие нити (СИ)

К середине апреля, когда снега совсем не стало, было много солнца, и народ перешёл на ветровки и тканевые куртки, а обувь стали носить лёгкую, настроение у всех было приподнятое. В агентство все приходили улыбчивые, жизнерадостные, пахнущие с улицы теплом. Было не скучно, даже не смотря на отсутствие посетителей.

Как‑то я подсела к Зарине в кресло и заглянула в её новый журнал "Комнатные растения".:

— Что читаешь?

— Думаю, может, фиалки высадить дома.

— Почему фиалки?

— Не знаю, — та пожала плечом, — просто так.

— Приходи к нам с Трисом в гости, я и Пулю сейчас пойду приглашать, и Вельтона позовём.

Зарина приподняла на меня глаза. Она сидела в самом кресле, а я на подлокотнике, так что мне показалось, будто её голова словно вынырнула из поджатых плеч.

— Тебе нас здесь не хватает что ли?

— Здесь работа.

— Мы всё равно целыми ночами ничего не делаем, хочешь поболтать? — Она прищурилась на мгновение. — Я только за, я с радостью…

А дальше она заговорила о моём университете, о мастерской, о том, как трудно и ответственно, наверное, учить нынешнее молодое поколение. Вернее… через несколько минут я поймала себя на том, что сама об этом говорю, а не она, а Зарина смотрит на меня внимательно и иногда кивает. Словно очнувшись, я вижу, что и сидит она как я сейчас, — сцепив пальцы на одном колене.

— И что ректор?

Я рассказывала ей о том единственном нестандартном уроке, который рискнула провести, да оборвалась на том, как ректор заглянул в класс. Я долго молчала, как в ступоре, а потом сменила положение, — села на сидушку рядом с Зариной:

— Почему фиалки, Зарина?

Она посмотрела на меня более чем удивленно и даже напряглась.

— Да какая разница, может, я совсем ничего заводить не буду, передумаю.

— А какие цветы ты любишь?

— Всякие люблю, а что?

— У тебя сегодня букет из розочек на столе, ты по настроению подбирала?

— Странная ты сегодня, Гретт. Да просто так взяла, что на глаза попалось, люблю, я же в салоне работаю.

Я долго пыталась вспомнить, называла ли я хоть раз здесь кому‑нибудь, кроме Тристана, свои любимые цветы…

— А какие я цветы люблю, угадаешь?

Зарина оглядела меня, подумав, и ответила:

— Синие.

— Да. А точнее?

— Если бы ты стояла у моего прилавка, и я бы видела, как ты смотришь на букеты, я бы тебе сказала, какие именно. Но синие — точно.

— Ты гений, ты знаешь об этом?

Она сделала жест, обозначающий "Ха! А то!", и запрокинула руки за голову, почувствовав себя чуть расслабленней, чем прежде:

— Я чувствую людей, как, и сама не знаю. Потому я и Настройщик… Так ты мне историю недорассказала, что тебе ректор — задал жару?

— Нет, вынес устное предупреждение… Зарина, а любимое блюдо у тебя есть? Любимый фильм? Ты вон сколько всяких журналов читаешь, — и про кулинарию, и про кино, тебе что‑то нравится?

— Ты чего меня пытать вздумала? — она улыбнулась, но улыбка получилась нерадостной, скрыть это не очень‑то удалось. — Мы тут дни рождения не празднуем, так что ты не для корпоративных подарков мои вкусы расследуешь. Зачем тебе?

— Мы столько работаем, а я мало о тебе знаю.

— Тоже мне, горе. Знать обо мне нечего. Не с той ноги встала сегодня?

Я сидела с ней бок о бок, и не торопилась уходить, не смотря на то, что чувствовала неуютность хозяйки. Оказывается, наш Настройщик не только с посетителями так, она всегда так — умеет разговорить хорошо подобранными словами, незаметно копирует жесты или положение, располагает к себе этим на каком‑то подсознании, и даже знает цвет любимых цветов. Уверенна, что и в своём салоне она настоящий профессионал, и никогда не сможет скомпоновать такого букета, который бы не понравился тому, кто его заказал. Зарина подражатель, чтец, ключик к другим. И при том универсальный ключик — меняющий свои бородки под каждый нужный замок.

— А мечта у тебя есть? Цель в жизни? Ты знаешь, чего ты хочешь?

— Нет, отстань.

— А любимое увлечение?

— Тристан! Забери свою жену от меня, она сегодня вредная! — Зарина засмеялась и вскочила с кресла. Журнал свой кинула на стопку других, понюхала розочку в букете и пошла к Пуле.

Трис вопросительно качнул головой в мою сторону, а я махнула рукой "не обращай внимания", и перекинулась к его столу.

— Ты помнишь, какие мои любимые цветы?

В его глазах мелькнул едва ли не испуг, самый настоящий, а правую руку он вскинул к груди, но тут же опустил.

— Не помню.

— Да шучу я, чего ты?

Утром, после того, как все мы разошлись с Вишнёвого переулка, Зарина догнала меня в конце другой улицы:

— Что‑то стало заметно, да?

Я остановилась, как вкопанная. Она всегда, все три с половиной года, как я её знаю, не была грустной. Она была задумчивой, весёлой, дурашливой, серьёзной, но грустной — никогда. И вот сейчас я впервые увидела тоску. Даже не тоску, — несчастье.

— Что у тебя случилось?

Мы стояли друг напротив друга, под тусклым, ещё не погасшим уличным фонарём, и её лицо стало казаться мне таким же — вот — вот отключат свет, и будут глубокие серые сумерки. Зарина развернулась и взяла меня под локоть:

— Пошли. Это у тебя уроки поздние, а мне на работу всегда к семи… у меня беда, Гретт.

— Какая?

— Глупая. Тупая. Не беда, а ничто.