Свидание

— Мне не будет так больно. Ведь я большая. Да, может быть, еще и не прибьет, а только побранит.

— Нет, наверное, прибьет, — отвечала Маша. — Ведь платье-то чужое.

Поля взяла сшитые полотнища и понесла к мачехе. Маша приотворила дверь, высунула в кухню только кончик носика и, навострив ушки, стала прислушиваться с сердечным замиранием.

— Разве я тебе велела принести? — крикнула Катерина Федоровна. — Как ты смеешь умничать? Сейчас поди, пошли Машу, а сама тачай рукава у меня.

Поля пошла и с тяжелым вздохом шепнула Маше:

— Она велела тебе прийти. Да смотри, не бойся! Сделай веселей лицо, чтоб она не заметила. Я не дам тебя бить. Сейчас прибегу и отниму.

Делать было нечего. Маша поплелась в большую комнату, как ее называли, а Поля заняла ее пост у двери.

Катерина Федоровна приметывала первое полотнище. Это ободрило Машу.

«Не видала, — подумала она, — может быть, и в самом деле не увидит».

И, скорчив, какую только умела, беспечную физиономию, стала против мачехи.

Но не тут-то было. Когда Катерина Федоровна стала передавать шитье — роковое пятно бросилось ей в глаза.

Всякое неуместное пятно имело свойство сильно раздражать аккуратную Катерину Федоровну. Пятно же на чужом платье неминуемо должно было вывести ее из себя, потому что угрожало недоплатою денег, прикупкою нового полотнища и вообще очень неприятными последствиями.

— Это что? — вскричала она, всплеснув руками и устремив сперва на пятно, потом на Машу такой взгляд, от которого бедное дитя побледнело и задрожало всем телом. — Ах ты зелье-девчонка! Да ведь ты все платье испортила. Что я теперь буду делать?

Маша стояла молча и дрожала как осиновый лист.

— Вот тебе за то!

И красный отпечаток ладони Катерины Федоровны заклеймил беленькую, пухленькую щечку Маши.

— Мамаша, это не она, это я запачкала платье нечаянно. Не бейте ее, — вскричала вбежавшая в эту минуту Поля.

При взгляде на щеку сестры лицо ее выразило такую серьезную скорбь, такое мучительное живое страдание, что надо было быть Катериной Федоровной, то есть женщиной невежественной, с сухим сердцем по природе и крайне раздраженной жизнью, — чтоб не тронуться хоть на несколько мгновений выражением этого детского лица. Но Катерину Федоровну заступничество Поли, напротив, еще более рассердило.

— Ты, — вскричала она. — Ах ты, негодная лгунья. Сама лжешь, да еще и сестре-то какой пример подаешь! Я по лицу вижу, что это она виновата. И как это помогло тебе? — вскричала она, опять обращаясь к Маше.

И она схватила Машу за ухо.

Поля не выдержала. С порывом отчаяния бросилась она к мачехе и, уцепясь руками за ее руку, вскричала пронзающим сердце голосом:

— Матушка, голубушка, не бейте ее, ради бога не бейте. Я вам говорю, что это не она, а я виновата. Я как пришла из школы, сорвала травы и играла на лавочке, где она работала. Она как-нибудь и выпачкала.

— Отстань от меня, отстань, — говорила, вся раскрасневшись, Катерина Федоровна, стараясь освободить свою руку. — Что ты вцепилась в меня, точно кошка. Говорят тебе, пусти!

Но Поля не выпускала ее руки.

— Так вот же тебе, коли так, — вскрикнула Катерина Федоровна и, сильно рванувшись, освободила свою руку и стала распоряжаться ею по щекам, волосам и ушам Поли.

Маша взвизгнула и убежала в кухню, где, бросясь на лавку, принялась истерически рыдать. Через несколько минут стихнул голос Катерины Федоровны и вошла в кухню Поля, растрепанная, с раскрасневшимися щеками и ушами.

— Поля! Поля! — вскричала Маша, бросаясь к ней на грудь.

Поля поцеловала голову сестры и прижала ее к себе. Лицо ее выразило грустную, тоскливую, почти материнскую нежность. Крупные слезы потекли из ее глаз и закапали на белокурые, волнистые волосы Маши.

— Тебе очень больно было? — спросила Маша, подняв лицо и беспокойно взглянув в глаза сестры.

Поля отерла слезы.

— Нет, не очень, — отвечала она, — теперь уже прошло. Перестань же плакать, ведь она больше уж не будет бить, ни тебя, ни меня. Надо скорее шить. Вот она тебе прислала полотнище. Сядем лучше здесь работать. Мне стыдно идти на крыльцо. Все узнают, что нас били, смеяться будут.

Обе девочки сели на лавке в кухне и принялись за работу, передавая друг другу догадки и предположения о том, как могло замараться полотнище. Они говорили шепотом, беспрестанно озираясь и прислушиваясь, как испуганные мышки. Так прошло около часа. Вдруг дверь из комнаты отворилась, и в кухню вошла Катерина Федоровна в шляпке и с зонтиком в руке.

— Я пойду недалеко, — сказала она Поле. — А ты без меня примечи ей еще полотнище. А сама, если кончишь рукава, фалборку[159] руби. Там у меня на столе возьмешь. Да смотрите у меня, ни шагу ид дому, чтоб кто не забрался да не украл чего-нибудь. Заприте изнутри.

Поля проводила мачеху и заперла дверь на ключ.

— Ушла! — воскликнула Маша и в порыве радости, забыв все минувшее горе, бросила работу и весело запрыгала, захлопав в ладоши.

— Тсс… тише, Маша, — прошептала Поля, покачав головою и прислушиваясь у двери. — Неравно, она что-нибудь забыла, пожалуй, вернется еще.

Маша осторожно скользнула в комнату и из-за косяка украдкою посмотрела в окно.