Свидание

Чем ближе подвигался час, в который он обыкновенно ходил в сад, тем становилось ей страшнее и тем страннее казалось ей ее намерение.

Маша работала подле сестры. По беспокойству, выражавшемуся в глазах Поли всякий раз, как она взглядывала на дверь хозяйской квартиры, Маша знала, что сегодня она сдержит свое слово, и потому молчала.

Наконец дверь отворилась, хозяин вышел. Поля дала ему дойти почти до решетки, потом встала вся бледная, подошла к нему скорыми шагами и хотела было изложить ему свою просьбу как можно короче, в пяти-шести словах, вроде того как глотают пилюли, чтобы поскорее отделаться. На шум ее шагов хозяин обернулся и увидел перед собою молоденькую девушку, которая, очевидно, хотела что-то сказать ему, но не могла выговорить ни слова и только беспрестанно менялась в лице. Это робкое запуганное личико возбудило в нем любопытство.

— Вам что-нибудь надо? — спросил он ласково.

Поля собралась с духом и кое-как объяснила ему, в чем дело.

— Это ваша сестрица? — спросил хозяин, указав глазами на Машу, которая сошла уже с крыльца, но остановилась в приличном отдалении от разговаривающих и с живейшим интересом ждала решения вопроса, имевшего в ее ребяческой жизни огромное значение.

— Да, это она, — отвечала Поля.

Хозяин сделал несколько шагов к Маше и наклонился с участием над этим хорошеньким ребенком, в котором встречал сочувствие к тому, что любил сам.

— Так вам очень нравятся цветы? — спросил он с улыбкою.

— Очень, — прошептала Маша, покраснев и посмотрев искоса на садик такими глазами, которые ясно говорили: ах, кабы они все были мои.

— Пойдемте же в сад; только с условием, — прибавил он полушутя-полусерьезно, — не рвать цветов.

Маша от внезапной радости и от ласкового взгляда хозяина сделалась вдруг бойка.

— Нет, нет, — отвечала она с блистающими глазками, — я не буду рвать. Вот посмотрите, я буду всё так ходить, — прибавила она, заложив руки за спину, — и ни до чего не дотронусь.

Хозяин и Поля засмеялись.

— Можно мне идти? — спросила Маша с живейшим нетерпением, встряхнув своими белокурыми кудрями и взглянув на хозяина тем умильным взглядом, которым взглядывала на сестру, когда хотела у нее что-нибудь выпросить.

— Можно, идите, идите, — проговорил хозяин и пропустил ее вперед, потом пригласил Полю следовать за нею.

Маша вошла в сад степенно, как следует умной девочке. Но едва она вступила в этот заповедный круг, как все ее хитрые расчеты и соображения, которым учат ребенка ложные понятия, вселяемые в его голову взрослыми, — мгновенно рассеялись и ею овладел простодушный восторг ребенка, душа которого всегда готова откликнуться сочувствием к природе. Она перебегала от клумбы к клумбе, становилась на колени перед цветами, вдыхала в себя их аромат и рассматривала их с любопытством и мелочною детскою наблюдательностью. Намерение держать руки за спиною, чтоб не прийти в искушение, — было забыто. Она то поправляла волосы, падавшие ей на глаза, когда она наклонялась, то хлопала в ладоши при внезапном открытии какого-нибудь цветка, который особенно нравился ей. Все это сопровождалось прыганьем, веселыми восклицаниями и болтовнею.

— Поля, Поля, поди сюда, — кричала она беспрестанно, — посмотри здесь, какой цветок. А вот этот как хорошо пахнет! А вот еще какой красивый. Еще! еще! Вот тут! Ах, вот еще лучше!

И Поля на каждый призыв непременно должна была изъявлять Маше свое сочувствие к ее восторгу. Иначе Маша не давала ей покоя, теребила ее за платье и тащила туда, куда ей хотелось. Хозяин также прохаживался между клумбами и смотрел с любопытством на оба детские лица, часто наклоненные рядом.

На одном выражалось ребяческое счастье, обладающее вполне и беззаботно настоящим мгновением. С другого даже улыбка не могла согнать выражения обычной грусти.

Николаю Игнатьичу Лашкареву, так звали владетеля дома и сада, было и приятно и вместе с тем грустно смотреть на этих детей. Приятно ему было оттого, что он давно уже не видал такой живой, чистой радости, — грустно потому, что восторг Маши, почти дикий, наводил его на печальные мысли. Казалось, что этот бедный ребенок жил до сих пор как слепец в каком-то темном мире и только впервые прозрел и увидал теперь ту роскошь природы, которую люди достаточные видят каждый день и к которой привыкают до такой степени, что часто и не замечают ее. Вообще обе сестры сильно заинтересовали его. Николай Игнатьич принадлежал к числу тех людей, которые и в ребенке видят человека и в состоянии уделить ему серьезно значительную долю участия и сочувствия.

Он осматривал цветы, подвязывал те из них, которые требовали поддержки, толковал с садовником, поливавшим клумбы из огромной лейки, а сам издалека наблюдал за Полею и Машею.

Он нарочно дал им полную свободу и не подходил к ним. Наконец, когда Маша немножко пришла в себя и стала уже останавливаться подольше пред какою-нибудь клумбою, без восклицаний и жестов, Николай Игнатьич подошел к детям.

— У вас есть цветы в комнатах? — спросил он Машу.