Свидание

Поля не могла скрыть своего полнейшего невежества и по этому предмету. Николай Игнатьич начал расспрашивать подробно, как и чему ее учат в школе. Поля уже перестала видеть в богатом хозяине какое-то особенное существо. Ободренная простотою его обращения, она уже говорила с ним откровенно и свободно, как с равным себе. Она сбегала домой, отнесла дошитую работу и принесла свой мешок с тетрадями и книгами. Николай Игнатьич просмотрел некоторые из них, покачал несколько раз головою и отодвинул в сторону.

Поля, пользуясь удобным случаем, показала ему фразу из грамматики Ноеля и Шапсаля, которая так ее смущала.

Николай Игнатьич перевел ей эту фразу и растолковал ее смысл. Слово за слово, отвечая на вопросы Николая Игнатьича, Поля высказала ему свои планы насчет будущего. Она умолчала о конечной цели своих надежд и стремлений, то есть о Маше, и сказала только, что ее отец получает немного и что ей необходимо приготовиться к должности гувернантки. Она упомянула и о своем сильном желании выучиться хорошо по-французски. Николаю Игнатьичу стало жаль ее. Он видел, что по методе Аполлинарии Леонтьевны Поля недалеко уйдет в изучении этого языка. На следующий же день он принес в сад хороший диксионер[160] и французскую книгу и сказал ей, чтоб она читала, когда есть время, и обращалась к нему за объяснением тех мест, которые затруднят ее.

Таким образом, беседы в саду стали повторяться почти каждый вечер, и только дождь или отсутствие Николая Игнатьича мешали им иногда. Последнее случалось очень редко. Для Поли беседы эти были настоящими лекциями, которые приносили ей пользы в миллион раз более, чем бы принес целый курс такого учения, как у Аполлинарии Леонтьевны. Лекции были весьма неполные. Все это были только общие, легкие контуры, но их главное достоинство состояло в том, что они показывали Поле всю бездну ее невежества, а с другой стороны раскрывали перед нею вселенную, как огромную книгу, где каждая букашка составляет слово, над которым должно остановиться и подумать, чтоб уяснить себе смысл целого.

В головке Поли началось брожение мыслей, вызываемых постоянными беседами с хозяином. Перед ее глазами начало оживать все то, что прежде было мертво, то есть не имело значения. Она с удивлением и вместе с радостью, понятной всякому, кто испытал подобные чувства, сознавала, что в ней совершается переворот, вводящий ее в ряды мыслящих созданий, переворот, дающий отрадное право причислить себя к числу действующих, а не заржавевших сил в огромной машине творенья.

Николай Игнатьич часто давал Поле книги, служившие пояснением его лекции. Умная девочка в непродолжительное знакомство с хозяином сознала уже до такой степени необходимость и наслаждение положительных и разнообразных познаний, что не находила этих книг скучными, как отзывалась бы о них месяца за два до того, а читала их с возрастающим любопытством. Только одна неприятная мысль отравляла для нее порой все другие. Чем более развивался ее ум, тем яснее становилось ей, что школьное образование далеко не ведет к своей цели. Избавиться же от школы она не могла. Она решилась разделить свое ученье на две части. С Николаем Игнатьичем она училась для себя, собственно для того, чтобы знать, по школьным же тетрадкам училась для школы. Французский язык шел своим чередом. Николай Игнатьич, объясняя Поле выражения, которых она не понимала, разоблачал ей механизм языка. Все это делалось изустно, без диктовок, письменных спряжений глаголов и других проволочек времени, и оставляло в памяти ученицы гораздо более глубокие следы.

Чудное лето проводили обе сестры. Никогда еще не были они так счастливы. Маша еще гораздо теснее Поли подружилась с добрым хозяином.

Когда Николай Игнатьич ухаживал за цветами, Маша неотлучно находилась при нем, помогая по мере сил и уменья. Она расспрашивала о свойствах каждого цветка, о том, что он любит больше, тень или солнце, много ли следует его поливать, от семян или корней он размножается и т. д. Эти расспросы нисколько не утомляли Николая Игнатьича. Любитель никогда не устанет говорить о предмете своей страсти, когда встречает сочувствие к ней. Притом же Маша была так мила со своею белокурою, волнистою головкою и оживленным личиком, что на нее можно было любоваться так же, как на прекрасный цветок. Вообще, сад доставлял ей много хлопот и забот. Ей надо было всегда первой подсмотреть каждый зарождающийся бутон и следить за его развитием. Она особенно любила наблюдать процесс превращения бутона в цветок. Казалось, что сказочная мысль насчет сознательного существования цветов плотно угнездилась в ее головке.

Маша могла подолгу стоять над одним и тем же цветком и внимательно наблюдать за ним, как будто ей хотелось узнать, как он растет и развивается. Целый день у нее не было с Полею других разговоров, как про сад да про цветы. Обе сестры видели в хозяине какого-то благодетельного для них гения и питали к нему чувство, близкое к благоговению.