Свидание

Если б она боялась, но молчала, то дело вышло бы еще довольно сносно, но она деспотически подстерегала каждый шаг сына, беспрестанно делала ему то наставления, то нежные выговоры, то трогательные сцены. Все это втайне раздражало молодого человека, и он подчас восставал против этого деспотизма любви, но восставал ребячески — бравадами.

Когда он кончил курс и поступил на службу, воля матери втолкнула его в тот очарованный круг общества, среди которого жила она сама. В Николае Игнатьиче было много хороших задатков. В нем было стремление к размышлению, к деятельности, к труду. Но в искусственном мире, где он вынужден был вращаться, эти свойства легко покрываются плесенью. После первых увлечений жизнью и обществом Николай Игнатьич догадался, что этот мир не тот, которому симпатизировала его душа, что люди, с которыми он встречается, не настоящие люди, а искусственные, такие же, как и мир, в котором они живут. Он попробовал было выйти из этой среды, но должен был отложить это намерение до более благоприятных обстоятельств. Только тот, кто жил семейной жизнью, может понять вполне, какова она бывает, когда в ней встречается дисгармония или борьба. Беспрестанные ссоры, бури, упреки, как бы они ни были нелепы и как мало ни заслуживали бы внимания, все-таки поневоле заставляют обращать на себя внимание, потому что портят жизнь. Положение Николая Игнатьича было тем тяжелее, что владычествовала женщина, и вдобавок мать, опирающаяся на чувство любви и умеющая порою облекать проявленья своего деспотизма в мягкие, нежные формы. В голове Лашкаревой глубоко сидели две идеи: первая та, что все, что не аристократично, не хорошо; вторая, что «noblesse oblige»[161].

Николай Игнатьич пытался было ей доказывать неосновательность этих идей, но доказывать выходило то же, что толочь воду.

Среди таких-то обстоятельств мать его умерла от рака груди. Он вдруг очутился на свободе и на просторе и, как часто случается с людьми, долго жившими в тисках, первые шаги свободы ознаменовал — глупостью.

По смерти матери он отправился в плеснеозерское имение, которое вместе с домом на Васильевском острове, где он жил, составляло все уцелевшие крупицы из богатства, доставшегося его прабабушке.

Случайно познакомился он с соседкой по имению, княгинею Глушковскою. Она принадлежала к разряду тех княжеских родов, которые сохранили княжеский титул как будто бы в насмешку над всеми титулами и гербами. Имение ее, соседственное с имением Николая Игнатьича, было заложено, перезаложено и разорено. Но старуха жила в своих княжеских хоромах с покосившимися степами и полуразрушенными крыльцами ничуть не унывая. Она придерживалась этикета и причуд знати. При стесненности ее средств эта привычка делала из ее домашнего быта нечто, живо напоминающее грубо намалеванные театральные декорации, нечто весьма уродливое, смешное, но вместе с тем весьма тяжелое и неприятное. Старуха постоянно говорила по-французски, выговаривая слова на русский лад, и держала при осьмнадцатилетней внучке одну бедную дворянку, нечто вроде «suivante»[162], которая носила название гувернантки и жила в доме княгини из-за хлеба. Внучку же княгиня муштровала так же, как муштровали ее самое в былые годы. Эта внучка была прехорошенькая девушка, живая, с большими темными глазами, полными губками и темными дугообразными бровями, высокая, стройная, с гордою осанкою. Как ни строго держала ее бабушка, но успела вбить ей в голову, что она красавица, княжна, а следовательно, если решится осчастливить простого нетитулованного смертного своею рукою, то не иначе как с тем условием, чтоб этот смертный был богач. Внучка смотрела на это дело иначе. Она знала, что у ее отца, князя, еще шесть человек детей, кроме нее, и что ее сестры сочли бы себя счастливыми, если бы вышли за армейских поручиков или уездных чиновников.

В губернском городе, где княжна провела с бабушкой одну зиму, на балах у нее было много ухаживателей. Она очень любила балы. Жизнь вообще представлялась ей как ряд беспрерывных удовольствий. В полусгнившем доме бабушки, в деревне, где старуха жила постоянно, не было других удовольствий и развлечений, кроме дребезжащего от старости рояля. Княжна сообразила, что чем скорее выйти замуж, тем лучше и что даже разбирать много нечего. Первый мало-мальски порядочный человек, хотя по наружности, и не нищий сделался для нее идеалом мужа. При таких-то обстоятельствах свела ее судьба с Николаем Игнатьичем. Княжна была ловка, умна и умела затронуть его сердце. Николай Игнатьич влюбился и в деревне, под влиянием благотворного воздуха, охваченный чувством свободы, как никогда не бывалым счастьем, дал волю своим чувствам, в нем проявилась наклонность к идиллии. Результатом его идиллистических стремлений было то, что он женился на княжне почти нечаянно для самого себя.

Первый год после свадьбы молодые прожили в Петербурге, среди того круга, который Николай Игнатьич давно в душе называл пустым и из которого стремился в другую сферу. Но для хорошенькой, любимой жены можно принести жертву.