Свидание

С того дня, как случилось «несчастье», Табаев не видал слез Анны Васильевны. «Сохрани бог его еще огорчить», — решила она. Это была вечная затаенность, вечное притворство спокойствия, твердость, кроткая ясность, тихо ласкающая, как вешнее тепло. Это было терпение, но полное достоинства и силы; оно образумливало и заставляло человека помнить свое собственное достоинство. Каким «секретом» достигла этого простая, неученая женщина? Она любила его, она поняла его душу, его несчастье; он стал ей еще милее именно за такое несчастье.

Измученный, оставленный, запертый в деревне, лишенный общества, деятельности и значения, скучающий, больной — Табаев не огрубел, не потерялся, единственно благодаря ее любви. Неутомимая женщина хлопотала, хозяйничала, учила дочь всему, что знала, чему выучили ее студенты, училась сама, читала вслух целыми днями, пристрастилась к цветам и пристрастила Табаева, шуткой находила ему занятия. Уходя копаться в цветнике, она оставляла ему девочку и книгу; занимаясь с Сашей, Табаев слышал, как распевала Анна Васильевна. Это было счастье тюрьмы, но все-таки это было счастье.

— Саше десятый год; нам одним не воспитать ее, — сказал он однажды.

— Я это сейчас думала, — ответила Анна Васильевна.

Они часто так встречались мыслью.

— Сюда к нам никто не пойдет, а гувернантки — вздор, — продолжал он.

— Я то же думала. Ее надо отдать.

Анна Васильевна не пугалась ни разлуки, ни пустоты. В свое короткое студенчество Табаев знал в Москве один пансион; старуха-начальница уже сдала его своей дочери, но жила в заведении и помнила Табаева. Они списались. Табаев не мог ехать сам; Анна Васильевна отвезла Сашу.

Но она слишком рассчитывала на одно свое мужество. Когда в доме затихла беготня, исчезли куклы, прекратилось ученье, когда некого было целовать и баловать, дом стал могилой. Отец и мать не сказали этого друг другу, сойдясь мыслью. Анна Васильевна напрасно смеялась и пела, напрасно готовила сласти и шила Саше обновки для вакаций, стараясь заставить его ждать и надеяться; он не надеялся и не ждал. Она еще прилежнее засела учиться, выписывала книги, узнавая, догадываясь, каких бы ему хотелось; он тосковал. На вакацию некому было ехать за Сашей: Табаев занемог. Анна Васильевна от него не отходила.

Дни тянулись без конца, а эту жизнь приходилось считать годами. Прошел еще год. Табаев едва бродил; по необъяснимой прихоти смертельно больного, он не хотел видеть Сашу.

— Вакация — только дразнить себя на два месяца, — говорил он, — погоди, к зиме поправлюсь, и, никого не спросив, укатим с тобой в Москву. Что тут сидеть?

Он тоже начал притворяться. До этой минуты Анна Васильевна все еще не то чтобы не верила, не то что отталкивала страшную мысль: она сама не знала, но еще как-то выносилось. Теперь… Но ее слез никто не видал. У этого обиженного человека во всем свете она одна; она его не огорчит.

У нее доставало силы скрываться, доставало кротости, улыбаясь, переносить неизбежные вспышки и причуды, за которые этот несчастный платился, раскаиваясь тяжелее, чем обижал; у нее хватало здоровья не спать, не есть, помнить все подробности и дрязги хозяйства, чтобы он не заметил перемены, не беспокоился.

«Бог помогает», — говорила она, всякий день готовая на пытку.

Но не в ее власти было оживить этот дом, поблеклый, потемнелый, где в пустоте откликался всякий шорох, где в серых углах что-то мерещилось. В доме жило отчаяние. Умирающий это видел.

Осень настала с туманами и дождями. Одним вечером Анна Васильевна читала, а Табаев лежал в креслах и вдруг прервал ее:

— Пошли за отцом Петром.

Она невольно вскочила.

— Не пугайся! Я только с ним потолкую. Но прежде с тобой.

— О чем? — выговорила она.

— Подойди ко мне… Я хочу с тобой обвенчаться, Анюта.

— Обвенчаться? — повторила она. — Зачем?

— Зачем? Чтобы тебя от моего тела не прогнали, когда я ноги протяну.

— Кто же это осмелится?

— Осмелятся, найдутся, — ответил он, раздражаясь. — И прогонят, и наругаются. Я тобой жил, я тебя на оскорбления не отдам.

В первый морозный день они дошли до церкви и повенчались. Возвратясь, Табаев слег и уже не вставал больше. Анна Васильевна известила его сестру.

Александра Сергеевна приехала поздно вечером в день похорон. За ней был выслан экипаж на станцию железной дороги, ее ждали, но она, казалось, не заметила ничего этого, так же как и Анны Васильевны, которая встретила ее в сенях. Она проходила комнаты молча. В зале, указывая в пространство, она произнесла только: «Здесь?» — и, не дожидаясь ответа, упала на пол, на том месте, где, по соображению, должен был стоять гроб. Поднявшись, она спросила у лакеев, может ли получить комнату. Анна Васильевна ответила, что комната для нее приготовлена, взяла свечу и проводила ее. Александра Сергеевна не видела ее.