Свидание

— По крайней мере, допускается ли мне заметить, что вы скучны? — спросил Овчаров. Он передумал кое-что. Обращаясь с этим вопросом, он поглядел на Оленьку уже совсем не тем глубокомысленным Овчаровым в панаме, который до сих пор торжественно сидел по ее левую сторону.

— Кто же вам мешает? — отвечала она, улыбнувшись. Дурной стих начинал с нее сходить.

— Как кто? — возразил Овчаров весело и лукаво. — Вы меня сейчас так запугали… Право. Вы меня расписали таким пугалом учености и серьезности, что мне хоть о ту пору — бежать… Вы что смеетесь? Вам хорошо, а каково мне? А я, бедненький, и в помышлениях не имел не только что серьезное, но смысл имеющее: до того мне хотелось наболтать вам веселого вздору…

— Уж будто бы? — сказала Оленька, не совсем доверчиво качая головою на мину школьника, которую он скорчил очень элегантно и удачно.

— Да так; я вам говорю.

— Ну, болтайте ваш вздор.

— Не смею, — возразил он, весело поднимая взор к небу.

— Да ну, болтайте же! Все, что хотите!

— Все?.. Нет, то, что мне хотелось бы сказать, уж я, конечно, не скажу, — отвечал он значительным тоном.

— Отчего?

Он не отвечал, но посмотрел на Оленьку пристально.

«Что бы такое? — подумала она. — Напрасно я ему нагрубила; теперь он ничего не скажет».

В ней сильно затронулось любопытство. Вообще она была очень любопытна. Овчаров все более и более делал непроницаемую мину. Оленька стала кокетничать, приставать, наконец мучиться, чем бы задобрить соседа. Тот молчал и только улыбался.

— Ну, хороший, ну, милый, — вскричала она, не выдержав и схватив его за руки, — скажите. Если вы мне скажете ваш секрет, и я вам скажу, о чем я думаю.

— Хорошо! Вот это условие годится. Только за то, что вы изволили дуть губки, говорите первая.

— Пожалуй, хоть так; лишь бы вы не обманули.

— Я буду обманывать! — вскричал он. — Да вы не знаете, чего мне стоит удерживаться, чтоб не сказать моего секрета.

— Вот как! — сказала Оленька. И вдруг ей показалось что-то странное и в его словах, и в голосе. Она присмирела. Ее кокетство сошло.

— Говорите.

— Я? Честное слово, я думала о ссорах с Анной Ильинишной и о том, что еду смотреть противную барыню и противнейшего барина, которого заранее терпеть не могу, которого мне навязывают в женихи.

— И только! — вскричал Овчаров с необыкновенным жаром. — И не слаще этого? И в семнадцать лет ни одной мечты в такой славный летний день, когда бы, кажется, вот так и спрятался в этой ржи, в этой роще, вдвоем, чтоб никто не видал… Полноте! Вы притворяетесь; это тяжело.

— Я правду сказала, — отвечала Оленька, но покраснела. — Надо же замуж выйти.

— Замужество? С противным человеком! Ольга Николаева! Да не говорите же вы, наконец, противу себя. Не клевещите хоть на ваш ум, если уже… если уже хотите скрыть, что в вас есть страсть и сердце. Насильный брак, брак по расчету, брак в угоду папеньке и маменьке, брак неосмысленный, но это — убийство! Убийство вашей свободы — вот что… Да и что такое брак, если не преступление, не убийство свободы? Знаете ли вы, как вы можете быть, как, должны быть свободны? Знаете?

— Ну, как же?

— Как ветер, — договорил Овчаров.

— Будто бы, — сказала Оленька весело.

— Да. Вы сомневаетесь, вы думаете, меньше вы будете счастливы без ваших браков? Меньше найдется людей, которые будут любить вас…

— Ничего, ничего не думаю, — сказала Оленька, кокетливо закрывая уши от потока его речей, — никто меня не любит, никто меня знать не захочет… А вы теперь подавайте мне ваш секретик….

— Мой секрет? Да я с ума по вас схожу, Оленька…

Овчаров бросился к ней и, прежде чем она успела сказать слово, расцеловал ее в плечи и в шею.

Но Оленька, должно быть, точно была посильнее его. Она схватила его за плечи и оттолкнула его на другой конец коляски, быстро, молча, без шума, так что и кучер не оглянулся.

— Скверный вы человек, — сказала она, вся пунцовая от волнения, — шевельнитесь только — я вас побью. Не смейте говорить со мной ни слова.

Овчаров оправил свою панаму, закутался плотнее в свой плед и отвернулся в сторону. Оленьке только и было видно, что его худая рука в замшевой перчатке, которою он подпирал подбородок. Впрочем, Оленька и не смотрела.

Так прошло с четверть часа. Вдалеке показалась усадьба Катерины Петровны.

— Ольга Николавна, — сказал Овчаров, вдруг повернувшись к ней. Лицо его казалось огорчено и расстроено. — Ольга Николавна, неужели вы не простите увлечения?.. Если бы вы мне не нравились…

— Вздор, вздор! — сказала она. — Молчите. Не смейте лгать. Я вам не поверю на волос.

— Ольга Николавна, но как же бы я смел…

Она отвернулась. Но она чувствовала, что он не сводит с нее глаз. Он вздыхал, искал ее руку, потягивал кончик ее бурнуса. Так проехали они версту, потом еще полверсты, проехали сквернейший мостик через дрянную речонку, проехали отвратительную деревенскую улицу с невообразимо плохими избами и наконец выехали на выгон, после которого через тощий, лунообразно разбитый газон они должны были подъехать к какому-то каменному сундуку с дырочками вместо окон и прихлопнутому крутой железной крышкой — то есть к дому Катерины Петровны.