Свидание

— Ну, мама, — замахала Зойка руками. — Я это знаю, все матери так говорят. А вот что ты хочешь лично, чтобы для тебя?

— Если ты хорошо устроишься, работа и человек хороший — это все будет для меня.

— Мне это понятно, — нетерпеливо прервала ее Зойка. — Ну, считай, что я устроена, то есть как будто все, что ты хочешь для меня, все у меня есть. Что бы ты хотела иметь после этого?

— Тогда мне больше ничего не надо, — ответила Пелагея Ивановна.

— Вот, вот! Я так и знала. Вот и поговори с тобой. «Ничего не надо!» Как с маленькой разговариваешь. А я хочу на равных и вот снова спрашиваю. А если ты будешь твердить прежнее, я рассержусь.

Пелагея Ивановна посмотрела с удивлением на Зойку и вздохнула.

— Ну, если ты так вопрос ставишь, то… Я просто не знаю, ты так неожиданно. Ну, квартирку бы хорошо. А то зимой с дровами намучилась, сама знаешь.

— Да, — опустила Зойка голову, — вот ты и сказала, что тебе больше всего хочется. О квартире и я думаю. Сейчас много строят — наверно, и наша очередь скоро подойдет. Ладно, мама, давай-ка этот бак ковырнем.

Окончив стирку, они развешивали с матерью белье в узком пустыре между домом и забором соседнего двора. Светило солнце, тянуло свежим ветерком, позванивали предупреждающе трамваи. Зойка стояла на табуретке, овеваемая ветром, а мать — внизу, с тазами, подавала ей отстиранное белье — штука за штукой, подавала и всякий раз поглядывала на дочь, на ее крепкие загорелые ноги, и странное чувство удивления и тревоги охватывало ее.

— О чем вы говорите там, когда встречаетесь?

Зойка сверху вниз посмотрела на мать и улыбнулась.

— На это даже трудно ответить. А о чем вы говорили с отцом, когда он за тобой ухаживал?

— Вот я как раз про это и хотела объявить, — сказала мать, ничуть не удивившись неожиданному повороту беседы. — Твоего отца-то я еще в парнях хорошо знала… Колька да Колька, бывало. А потом с этим Колькой в «Кожевник» в кино и на танцы. «Кожевника»-то сразу после войны не стало, вместо него теперь кинотеатр «Мир», но люди все равно зовут по-прежнему. Месяца два мы так с ним вместе в клуб ходили: все открыто, все на виду, он с завода, я с фабрики. И разговоры: как у вас да как у нас? Обоим все ясно и понятно. Потом он приставать начал: давай поженимся. Сходили в загс и записались.

— Ты его очень любила?

В глазах у матери мелькнула добродушная радость. Видишь, как у нонешней молодежи — задают матерям, не стесняясь, разные вопросы. Про любовь, про которую у нее давно-давно никто не спрашивал.

— Конечно, не без этого, — ответила она задумчиво. — Только слово само мы не называли.

— А за что ты его любила, мама? — продолжала свои вопросы Зойка.

— Как за что? — Мать глубоко вздохнула. — Парень он хоть снаружи был и не особенно видный, а нравился девкам — ласковый был, глаза такие ласковые, как солнышко. И танцевать мастак, тут уж от девок отбою не было, выходка была у него особенная. Простой был, не задавался. Я ведь к чему, — вдруг рассмеялась мать. — За мной ведь до Николая еще один ухажер цеплялся.

— Да ну?!

— Вот тебе и ну! — озорно воскликнула мать.

— Кто же такой?

— В плановом отделе на фабрике работал, начальником там.

— И чего же?

Мать сосредоточенно помолчала минутку.

— Не получилось у нас… Потому как разного поля ягоды. Хоть и ухаживал за мной усиленно. С десяток или поболе разных спектаклей в театре с ним пересмотрели. А вот что ты будешь делать: в театре на сцену смотрю — весело, как одни останемся, пойдет провожать — вроде и говорить не о чем и скучно мне. Он, правда, нежности подкидывает, а мне скучно, и как будто я не с парнем-ухажером, а в конторе с незнакомым человеком беседую.

Пелагея Ивановна умолкла и блестящими глазами поглядела на Зойку.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. — Зойка смутилась и покраснела. — Но ведь тогда… Разве в должности дело?

— Правда, не в должности, — согласилась мать, думая о чем-то своем. — Этому бухгалтеру я тоже нравилась, и сам он был уважительный, а вот ничего не получилось. Как появился Николай, так и разлетелись в разные стороны.

Зойка рассмеялась.

— Чудна́я ты, мама! Ну зачем бы мне тогда встречаться. Борис мне нравится, конечно. Он сам…

Руки Пелагеи Ивановны, расправлявшие простыню, вдруг замерли.

— Ох, боюсь я за тебя, Зойка!

— Да чего ты, мама, вздумала!

— Доверчивая ты очень. Очень доверчивая. Если бы на глазах, а то вон где. И не знаю я его. Басова знаю, а его не знаю.

— О чем ты, мама, ведь ты меня знаешь!

— Ты у меня умница.

— Ну то-то! — улыбнулась Зойка и, спрыгнув с табуретки, обхватила руками мать. — Я ведь тоже кое-что понимаю в людях. Не волнуйся.