Свидание

— Раньше чаще, сейчас пореже. Дети тоже растут, мама, и у них возникают свои дела, в которых отцу остается немного места.

— Да, конечно. Но я все же думала…

— Ты правильно думала, мама, — перебил Арсений ее. — Но сейчас другие времена. Сейчас, если личная жизнь не построилась, трагедию из этого делать не будут. Ваше поколение привыкло немного усложнять. А сейчас на это смотрят проще. Да и какое, собственно, дело до всего этого моей Полине. Она сама в этой родительской сумятице страдающая сторона.

— Да, верно, — вздохнула Анна Николаевна и посмотрела внимательно на Арсения. — Уж большая, поди, девочка.

— В институт поступила, — сказал Арсений. Сунул руку в карман пиджака, достал пухлую записную книжку. Извлек оттуда фотографию. — Вот, погляди, недавно снималась…

Мать рассматривала снимок, поднеся его близко к глазам, долго изучала нежное, под нависшей на брови челкой, девичье лицо.

— Губы вроде бы твои, — сказала она и взглянула на Арсения. — А так, видно, в нее лицом.

— Да, Поля на мать похожа, — согласился Арсений. — Но характер, кажется, другой. От меня что-то есть.

Он полюбовался фотографией, улыбнулся, вспомнив что-то, и убрал снимок.

— Привез бы как-нибудь. Показал бабушке, — сказала Анна Николаевна. — А то и не увижу внучку.

— Приедем, мама, приедем. Может, зимой приедем…

Арсений любил дочку. Оглядываясь в прошлое, он видел всегда перед собой одну и ту же картину. Темная головка, две косички, перевязанные белыми бантиками, белое платьице фонариком, белые туфельки. Маленький белый клубочек с голубыми глазками — и рядом они, папа и мама — Арсений и его жена Рита. Что-то происходило с ними тогда, что-то переливалось в груди, обжигало, и в глазах Риты вспыхивало какое-то мерцание; глаза ее вдруг обещали что-то впереди. И, застигнутый этим мерцанием, он говорил себе: «Может, будет у них все по-другому! Если перечеркнуть то-то и то-то — что именно, он толком не знал. Если позабыть что-то, а что-то вспомнить, что-то простить…» Раз за разом говорил он себе все это, и была рядом дочь Поля, и голос ее отдавался в ушах серебряным звоном.

Годы шли, Поле пять, восемь, двенадцать… И наконец он понял, что дело зашло слишком далеко, что надежды нет…

Арсений вспыхнул, его щеки порозовели при одном воспоминании о том, какой спектакль они с Ритой разыгрывали друг перед другом в те годы. Это называлось у них умением владеть собой. Он послушно выполнял ее поручения. В присутствии людей она смеялась, брала его за руку, как своего, обсуждала с ним новости, интересовалась работой, — она делала вид, что все у них благополучно, все хорошо. А между тем они уже три дня не разговаривали друг с другом.

Игру пришлось прекратить. Стало ясно, что дочь Поля может разгадать их лицемерие. Они расстались окончательно. Кто был во всем этом виноват? Может, случай. Может, никто. Он был на фронте, она заканчивала школу. Все произошло будто в сказке. В потоке писем, направляемых в госпиталь, где он лежал с раздробленной ключицей, было и ее письмо. Округлый ученический почерк, слова участия, обращенные к неизвестному человеку — Арсению почудилось, будто там, в большом городе, есть девушка с ясными глазами, пушистыми косами, с сердцем, полным доброты и нежности… Что только не создаст молодое воображение! Он ответил робко: благодарил, спрашивал про школу, про уроки. Ему хотелось, чтобы девушка не исчезала. И Рита не исчезла. Ах, эта заочная любовь! Оказывается, существует такая. Целую неделю потом Арсений, запахнувшись в халат, выискивал в тесноте госпитальных коридоров уголок, где бы можно было без помех полюбоваться девичьим лицом: Рита прислала ему свою фотографию. Он разглядывал часами эту фотографию (Рита была и в самом деле красива), перечитывал ее письма… Спустя месяц полетел в большой город ответный конверт с его фотографией, исполненной не очень умело заезжим корреспондентом. Вот что делает любовь! Арсений ждал ответа, страдал, мучился, когда не было долго писем. Это было какое-то умопомрачение. Кому расскажешь — не поверят.

Но Арсений горел этой любовью… Он не мог знать, что это была всего лишь жажда любви — потребность человека, участвующего в жестокой битве, лелеять в душе чей-то светлый образ… Эта потребность любить поддерживала Арсения. И когда окончилась война, он приехал к Рите насовсем.

— Стало быть, так и живешь одни? — спросила мать, продолжая разговор.

— Так и живу, мама, — ответил Арсений спокойно. — А что? Сначала нервничал, как-то не укладывалось в голове такое. По Полинке очень скучал. А теперь…

Он отвернулся к столу.

— Привык, стало быть.

— Может, и привык. Годы-то летят.

— Летят, сынок, летят…

Анна Николаевна вздохнула и откинулась на спинку дивана.

— А на работе как?

— Все хорошо, мама. Все в порядке.

— Мудреная у тебя, говорят, работа. Путешествиями, сказывают, заведуешь.

Арсений вскинул голову.

— Путешествиями? Кто сказал?

— Да кто же? Александр.

Арсений рассмеялся.