Свидание на Аламуте

– А вот так… Послушайте вот, расскажу я вам одну историю. Был я тогда молод, глуп… Работал я в одной газетенке. И влюбился в женщину. О, какая это была женщина! Красива, умна, как черт, сексуальна. Была у меня с ней связь. Дружил с ее знакомым – хорошим таким, старой закваски, еврейским доктором. Я написал ей роман. Про меня, про нее. Как будто мы в Париже – в котором тогда только в мечтах и бывал. Водоворот приключений, вкус перно, силуэт Башни… Вдохновенно писал тогда я, черт подери! А потом она принесла мне свой роман почитать… И были там такие моменты, такие, значит, куски, что понял я, что доктор-то – то ли был ее любовником, то ли остается. И такая меня, понимаешь, тоска взяла… что пошел я на стройку за редакцией, купил чекушку водки – знаете, продаются у нас в России такие «мерзавчики», по ноль двадцать пять?! Ага. Да, вот… А теперь я в Париже. В Париже, родная вы моя! Пью перно, и кальвадос, и вообще все, что горит. Хожу по этим улицам, говорю по-французски… Мечта сбылась, да? А счастья нет.

– Так с романом-то что приключилось, Дмитрий Дмитрич?!

Он медлит. Отрывает лоб от запотевшего стекла – на бледной коже капли воды. Сыро.

– …да и сжег я его. Листочек за листочком, двести примерно. Сжигал и пил, пил да сжигал.

– Охо-хо, Дмитрий Дмитрич… Отчего ж так?

Он резко оборачивается к ней, на лице – улыбка грустная и тихая. Делает еще глоток из фляжки, позвякивая крышечкой.

– А потому, что… не имею права. Раз кто-то любит ее, да и она… Нет! Не имею. Так вот, какое я право о СИМОРОНе писать имею, тварь я дрожащая?

Майбах подходит к конторке, облокачивается. Смотрит на вязание. Вдруг склоняет голову, лукаво говорит:

– А пойдете нянькой ко мне, Варвара Никитишна? Ариной моей, Родионовной…

– Господь с вами, Дмитрий Дмитрич!

Капли мерно колотят о жестяные козырьки, о туго натянутый тент над входом – этот стук слышно и тут, за двойным рядом дверей. Наверно, потому, что во всем доме – мертвая тишина.

– Я не люблю бисерить словами, – задумчиво говорит Майбах. – Это для меня инструмент профессиональный, не могу я позволить так им распоряжаться, легко растрачивать… Не люблю я стихов глупых. Je simorone, tu simorones, il a simorone… Не люблю танцевать, ни зикры, ни танцы круговые. Медитировать не люблю и не умею. Полетов этих радостных, внутрь себя, ни разу не испытывал. Радости-то две остались: хорошая выпивка и хорошая сигара. Есть у вас сигара, Варвара Никитична? Нет у вас сигары. Вот и все. Какое я право имею писать о весельчаках этих, волшебничающих? Ни-как-ко-го. Грустный я человек, Варвара Никитична. Ну, так будете у меня нянькой?

Старушка вздыхает. Поднимает на него ясные глаза, собрав морщинки у края.

– Нянькой-то? Да разве у вас детишки есть, Дмитрий Дмитрич?!

– Есть. В России. Двое.

– О, господи! Мальчики али девочки?

– И мальчик есть, и девочка…

Он легко отскакивает от конторки и начинает кружиться в каком-то непонятном танце, делая глотки из фляжки. Листком бумаги машет в руке, как платочком.

– Господи еси… Чего ж молчали?!

Он не слушает ее. Бормочет.

– Молчал… А зачем? Кому это интересно… Нет счастья, нет. Счастье в борьбе. И все мои романы – про войну, Варенька… про кровь, про боль, про потери. Наша Любовь – это наша Война, и нам этой битвы хватает сполна… Наша Война – это наша Любовь, и в этой войне льется нужная кровь! Не зовет никуда в горние выси моя писанина, не радует. Не заставляет воспарить… Так нянькой-то будете?! Вернемся в Россию…

Варвара Никитишна вздыхает и, наконец, откладывает свое вязание. Смотрит на Майбаха ласково – бабушкиным добрым взглядом.

– А с издательством-то как, Дмитрий Дмитрич? Куды ж его денете?

Оборвав танец, Майбах подходит и кладет на темное дерево конторки белый листок с текстом, с размашистой росписью. Варвара Никитична достает очки, водружает на нос…

– Покупают его. Издательство, – тускло сообщает Майбах. – За пять миллионов в Европе. Господин Онэссим Гаон присоединяет к своей империи. NOGA. Ха! Босая нОга… Видать, не забыл, как мы тогда его уделали, с его претензиями. Мстит, можно сказать… На пять миллионов. На житуху расейскую хватит, как думаете?

Варвара Никитишна смотрит на него, оторопев; листок бумажки подрагивает. Майбах забирает у нее это письмо и начинает подниматься по лестнице. Не дождавшись реакции, бросает:

– Закрываем лавочку, Варенька… Повезете вы меня чичас домой.

Он продвигается дальше по лестнице и, кажется, разговаривает сам с собой. Цепляясь за перила и пошатываясь, хлопая по этим перилам рукой, бормочет громко, никого не стесняясь:

– Жили-были три волхва, три царя магических: Гаспар, Мельхиор и Валтасар. И было у них три царевны-невесты… Пошла первая невеста за них замуж, да не дошла – Абраксаша не захотел. Нашла она себе принца земного, человеческого. Вторая пошла замуж… И опять помешали ей. Не вышла замуж. Третья осталась. А третьей – что? А третьей его не дано… Иии-эх! Было у отца три сына, двое умных, а третий – издатель…