Свидетель

— Набери адвоката, — распорядился Валерий и, окинув взглядом мониторы, форму, оружие троих охранников, которые не понадобились в самый нужный момент, подумал: «Деньги на ветер».

— Так точно.

Черкасов пристально глянул на Кирилла:

— Нравилось воевать?

— Да нормально.

— Может, скоро еще придется, — и взяв в руки дежурную трубку, вышел вон.

— Вас подбросить до входа? — крикнул вслед Кирилл, но Валерий зло отмахнулся.

Он шагал под фонарями и мокрыми соснами, слушая гудки, и знакомая дорога к дому казалась чужой. Зачем все это теперь: собственный лес, мраморный фонтан, домина, в которой бывало до зубного скрежета одиноко? Отчего он всегда стремился все расширить, дать размах, развернуться и урвать свою часть вселенной? Отчего в тесноте, в темных комнатушках он чувствовал удушье? Разве его кто-то держал взаперти? Мать только один раз в кладовке закрыла лет в шесть, когда баловался. Но он устроил такую истерику, выл от страха, царапался, орал и выламывал изнутри дверь, словно его заперли навечно. И больше она не решалась. Может, это повлияло?

Валерий всегда предпочитал небо низким потолкам, простор, воздух и панорамные окна. Отхапал кусок леса, обойдя законы.

Когда не было столько денег, снимал склад, превратив его в здоровенную студию. Будто был не метр восемьдесят шесть ростом, а великаном, не желающим сгибать голову под потолочными балками. И вообще ни перед кем. А еще он умел торговать. Все, что попадало ему в руки, даже в детстве, он мог сбыть, пользуясь напропалую способностью «уболтать» и очаровывать.

Еще в восемь лет Валерка знал, что торговать — это хорошо, это помогало выживать и получать желаемое. Когда не было денег у матери, он организовал троих пацанов со двора, чтобы пилить елки за городом и продавать под Новый год. Он втридорога сбывал яблоки с сада на каникулах, в школе — марки, кассеты и виниловые пластинки, особо ценные в советские времена. В старших классах занялся запрещенной фарцой. Это было увлекательно, риск быть задержанным милицией, щекотал нервы и придавал азарта. Иностранки при виде стройного подростка таяли и нередко платили больше, дарили жвачки и сувенирчики. Даже фотографировались с милым русским мальчиком, пытая, а точно ли он русский? По матери — да, так что считалось. Все равно отец, ядерная смесь грека, еврея, сирийца, армянина и украинца, исчез с горизонта, еще когда Валера был в детском саду.

Жвачки и брелки с Эйфелевой башней, Биг Бэном и Статуей Свободы тоже служили своеобразной валютой и хорошо продавались. Улыбка и внешность, умение вставить без акцента английские слова играли Валерке на руку.

Может, в некотором роде это было проституцией, но какая разница, если он уже студентом сам мог дать матери деньги, а не клянчить у нее, обычной учительницы? Он любил не только продавать, но и организовать процесс, заразить жаждой наживы тех, кто рядом. Валерий до сих пор пользовался слоганом: «Голодному надо не рыбу дать, а удочку. Место на базаре он сам найдет». Он никому не платил зарплату, зато разработал такую бонусную систему, что его продавцы в магазинах сети — те, кто умели работать, получали больше некоторых менеджеров.

Мать все равно осуждала Валерия, говорила, что интеллигентный человек не станет торговать на рынке. Впрочем, она по-другому и не могла сказать, ведь была из тех самых, коренных петербуржцев, не дворян, но разночинцев, кажется.

Прапрадеды Валерия видели императоров, пережили революцию, а бабушка одна из всей семьи выжила в блокаде Ленинграда. Валера хорошо помнил, как она покупала всего по сто грамм в магазине: кусочек сыра, тонкий слой сливочного масла, по одному яйцу и четвертинке хлеба. Она просто не могла и подумать о том, чтобы купить больше.

Бабушка ходила со старинной сумкой и шелковым веером, проеденным молью. Она читала поэтов Серебряного века и рано умерла, оставив им с матерью огромную комнату в коммуналке, с потолками в пять метров. Валера туда сразу перебрался — на свободу, чтобы жить без учительских наставлений и укоризненных взглядов матери. Но он все равно ее любил. Из-за нее закончил универ, экономический, конечно. А потом, чтобы уж совсем порадовалась, и вторую вышку получил: юридическое в бизнесе в любом случае пригодилось.

Валерий задержал дыхание. Матери теперь он точно не сможет смотреть в глаза: она не воспитывала торгаша, и уж точно не знала, что ее сын — маньяк. И Варя назвала его торгашом в сердцах. В чем-то она была похожа на его мать… Не лицом, а внутренней скованностью, непонятностью и своей вопиющей праведностью, наверное. Тоже пионерка-комсомолка… Может, это и раздражало?

Только не торговля была проблемой, Вариной проблемой стали его деньги. Если бы Шиманский оставил ее в живых, Валерий, возможно, пошел бы теперь на уступки, испугался, откупился. Но теперь, — он стиснул зубы до скрежета, — убийцы не получат ни гроша. И в тюрьму он не сядет. Найдет способ.

— Алло, — послышался голос адвоката в трубке.

— Наконец-то, — выдохнул Валерий, — Юрий Витальевич, вы мне срочно нужны. Возникла серьезная проблема.