Свидетель

Валерий не хотел смотреть на нее, но не мог отвести глаз. Особенно, когда она не замечала этого. С той самой минуты на параде он подсознательно искал ее взглядом. Когда она оказалась в его доме, что-то будоражило его до бессонницы, желания напиться до беспамятства. В ночь по возвращению он заснул только под утро. В машине, в гараже.

А она… Рядом с ним Варины плечи сутулились, голова опускалась и сплетались пальцы внизу живота. Знатоки жестов говорят: это признак обмана. Варя выглядела такой уязвимой, глядела исподволь, словно испуганная мифическая наяда, белокурая, нежная, невинная… А от нее несло сексом больше, чем от раздвинувшей ноги шлюхи. И еще неуловимой, тщательно скрываемой внутренней силой. Как всё это могло сочетаться в одном человеке? — Валерий не понимал. А ведь он хорошо разбирался в людях. И это раздражало, бесило невероятно: вся ее мистификация, сквозящая в жестах, странные взгляды, слова, междустрочье и постоянное ощущение обмана… Устав гадать, Черкасов решил, что она пытается манипулировать им. Было проще всего признать, что Варя — еще одна охотница за его деньгами, которой стоило отдать должное — она подсадила его на крючок. Так он считал. И просчитался.

Волна негодования улеглась при мыслях о Варе, и вернулось чувство тошноты от вчерашнего виски и смутных воспоминаний прошлой ночи. Пальцы в наручниках за спиной похолодели.

Поганый виски, даром что дорогой, до сих пор отдавал керосиновым привкусом во рту. Еще бы — выглушил целую бутылку сам!

Валерий не собирался спать с ней. Поганый виски… Он напился до чертиков, чтобы расслабиться. А потом ее расширенные от страха зрачки и запах секса снесли мозг и включили в нем зверя, которому место было только в самых темных, запретных фантазиях. Он не позволял себе такого даже с проститутками, которым платил немерено. И никогда бы не позволил, если б не она, если б не неизвестно из каких глубин вырвавшееся желание вывести ее на чистую воду, а потом наказать за притворство и еще неизвестно толком за что, подчинить, сломать — назло обманчивой чистоте, назло фальшивой, казалось, праведности, которую Варя олицетворяла собой. И которой в нем не было.

Только удовольствие от животной похоти не стало удовлетворением, оно осело свинцовой пылью на протрезвевший ум, гадливостью на душу, усталостью и непроизвольной дрожью в мышцах. Но что сделано, то сделано, не прокрутишь вспять и не сотрешь.

Во рту стало отчаянно сухо, губы сжались, а язык приклеился к нёбу. Валерия не отпускал ужас — маньяк, о котором впору снимать триллеры, — он сам. Первой мысли — откупиться, забыться, уехать — не суждено было реализоваться: Варя ослепла из-за него… И, похоже, тронулась.

Теперь его везут в клетку, как зверя. Заслуженно. Но он не готов был, не готов расплачиваться так. К тому же о том, что случилось роковой ночью, никто не знает, а Варя не скажет, — был уверен Валерий, коря себя за малодушие. — Потому что, либо святая, либо сумасшедшая…

Фургон остановился.

— На выход, — скомандовал бугай.

Валерия повели по коридорам какого-то здания, больше похожего на заброшенный с Советских времен завод, чем на отделение полиции. Стул посреди пустого цеха выглядел банально и угрожающе. Решили проработать его до того, как привезут в реальное отделение? Нет, нельзя сдаваться! Не этим.

— Я требую адвоката! — громко сказал Валерий, оглядываясь.

Здоровяки с автоматами усадили его на стул.

— Будет тебе, Черкасов, и адвокат, и нары с видом на парашу, — донеслось справа, и крупный, седой мужчина с грубыми, словно вытесанными лесорубом чертами лица, приблизился к центру помещения и сел на стул, поданный тут же.

Валерия пробило холодным потом — Шиманский!

Тот осклабился:

— Не ожидал? А стоило бы. Что же ты сегодня, Черкасов, без армии телохранителей из замка своего сунулся? Может, нет у тебя этой армии, а? Только пшик, как и ты сам?

— Я не буду с вами разговаривать, — стиснул зубы Валерий. — Ни слова не скажу, пока рядом не будет адвоката.

— Вот и правильно, — похлопал пленника по плечу Шиманский, — помолчи и послушай.

Валерий отпрянул с отвращением. Шиманский скривился:

— Не выёживайся, Черкасов. Таких ерепенистых, да еще и смазливых быстро на зоне раком ставят. Не поумнеешь, скоро узнаешь.

Валерий сузил глаза.

— Не запугаете. У вас на меня ничего нет.

— Как раз об этом. Говорили тебе, говорили, что нельзя жадничать, а ты, вроде умный такой, с двумя высшими, а простые вещи не понимаешь. Надо делиться. Все делятся. Раскрывают мошну и радостно несут процент. И живут припеваючи. Ты же сам делился, когда на рынке торговал, студентиком еще. И потом, когда магазинчиком обзавелся, отчислял ведь азербайджанцам. А теперь что, великим стал? Акула бизнеса?

— У меня белая компания и честный бизнес. Я плачу налоги государству, — зло процедил Валерий. — Этого достаточно.

— Во-от, налоги, — ухмыльнулся Шиманский. — Но не все.

— Я никому ничего не должен. Особенно бандитам.

Шиманский зацокал языком.

— Не хорошо старшим грубить. Историю учил? Учил. А там, где великие князья дань платили, прогулял?

Валерий промолчал.