Свидетель

Я ехал в них бесцельно, будто в поисках Дао, изредка бросал взгляд на страницы и представлял себе тюремный аквариум для преступных рыб — с непрозрачными стенами и искусственным освещением внутри.

В ту зиму я читал книги по списку англоязычной литературы. Делал это я по просьбе одной девушки, и, понятно, что не мог отказаться. Но, как бы то ни было, я продирался сквозь шелестящие дебри Т. С. Элиота, сгонял в колонну и снова терял из виду хлопотливых героев Диккенса.

В моих занятиях участвовали Уэйн, Уильям, Уитмен и Уильямсон, романтические англичане в сюртуках сидели на берегу в графстве Камберленд и болтали ногами в прохладной озёрной воде. Джордж Уитенборн вставал под немецкий пулемёт, а проповедник менялся местами с беспутным малым.

Ещё немного и я, тихо и незаметно для родных, лишился бы рассудка, без удивления замечая, что олдриджевские «A-а, сука… Была она здорова, как молодая кобыла…» спокойно переходят в поток «Пепельной среды».

Весной я уже начал отыскивать термодинамику в Кольридже и скоро, как отечественный потрошитель лягушек, с бюхнеровской «Материей и силой» под мышкой, кинулся бы на переустройство если не мира, то истории литературы.

Но внезапно я бросил всё — и работу, и обязательства, от которых не мог отказаться, будто от предложения Крёстного отца. Я уехал к другу, по дороге вспоминая то, как случайно забрёл к нему на кафедру. Там, в канифольном дыму, в мире белых шариков припоя, тонконогих транзисторов и красных сопротивлений, сидел мой друг. Там сидел он в белом халате, под свист осциллографа ковыряясь в какой-то электронной требухе. Мы мало говорили тогда. Над ухом моего друга, в разлинованном окошечке осциллографа полз зелёный червячок вольт-амперной характеристики, и, не переставая перебирать какие-то бумаги на столе, друг мой что-то бормотал, а я рассматривал мокрый февральский снег за окном.

Он глянул на моё озабоченное лицо и сочувственно покачал головой. Мы договорились встретиться через четверть часа в столовой, и расстались на год.

Теперь я иду по коридору и вспоминаю давнее лето, когда не вынес разлуки и уехал к нему в Крым. Тогда я уехал с Курского вокзала, уехал зелёным душным поездом в 13.50.

Поезд был набит странными людьми. Они, как казалось, одиннадцать месяцев занимались каким-то глубоко противным им делом и наконец усевшись на вагонные полки, приступили к другому, настоящему.

Мои попутчики не понимали смысла перемещения. В отличие от них, я ехал по Делу. Меня несли средства транспорта, а вернее — средства перемещения.

Эй, цыганки, не звените своими монистами, не сверкайте золотыми зубами, пусть ваши грязные босые дети, плача, не топчут станционный асфальт — не надо. Я знаю всё, что со мной будет. Жёлтый плацкартный билет даёт мне право на перемещение. Дорога дальняя, дорога длинная, бесконечная дорога ждёт меня, и даже вы, ткущие чужую судьбу из нитей на ладонях, бессильны тут что-нибудь сделать.

Я оставил вас внизу, под закрытым на вечную зиму окном. Вот вы переместились с его левого края на правый, исчезли. Ваш громкий спор ещё слышен… Прощайте!

Перемещение — вот ключевое слово, между тем думал я.

Прощайте, мои случайные попутчики, никогда больше не увижу я вас. Прощайте, не беспокойтесь обо мне. У меня в рюкзаке запас чая и сахара, и с ним я дойду до счастья. Не беспокойтесь обо мне, у меня всё с собой…

Так думал я на горной трассе, сменив поезд на троллейбус. Троллейбус перемещал меня к другу.

Тогда он жил в убогом домике, похожем на школьный пенал. Пенал имел крохотные отделения для карандашей-отдыхающих.

Прислонив рюкзак к стене, я приоткрыл дверь.

— Откуда ты, браток? — глянуло на меня милое заспанное лицо, на котором обильно росла борода.

— Сверху, — ответил я.

Я приехал, явился, как Дао, когда меня не ждали, и это было хорошо.

Мы с другом путешествовали из одного конца полуострова в другой, окунаясь в духоту автостанций и подъезжая на попутках. Местный поезд, задыхаясь, вёз нас спиной вперёд по степи, мимо пересохших озёр и жухлой травы.

Вместо названия единственной станции было написано «Кафе Встреча». Это было указание на будущие знакомства.

Сидя на обочине, мы разглядывали виноградники, утыканные бетонными палочками. Поля эти были похожи на плантации растущих телеграфных столбов — совсем пока маленьких, белых и чистых.

Машины проносились мимо — загорелая рука, высунувшаяся из окна, рассеянный взгляд… Женщина за рулем, старик, везущий доски на крыше, семья и мальчик, прилипший к окну. Ехал грузовик со странной конструкцией в кузове, продуктовый рафик, тяжеловоз с огромной чёрной трубой на прицепе.

Все ехали куда-то, наверное, тоже находясь в поисках смысла.

Но вот и нас подобрал автобус, и мы присоединились к братству Перемещения.

С нами ехали татары. Говорили они чудно и быстро. Ехала женщина с девочкой позади нас. Автобус проскакивал ущелья и въезжал в деревни, а сами деревни заканчивались длинными навесами для сушки табака. Там висел табак, зелёно-жёлтый, кольцами навязанный на верёвки.