Вчера лежала под ним, кусая губы до крови. Естественно, ни о каком возбуждении не шло и речи. На пути Дарена попадались девушки, которым нравилась боль. Которые кайфовали, когда их хлестали по щекам и пороли ремнем по попам. Дарен пару раз играл в подобные игры. Не сказать, что они пришлись ему по вкусу, но порой для разнообразия можно и такое применить. Тая же была другой. Ей требовалась нежность, забота.
Её слова, вонзившиеся в самое сердце. Вроде бы вчера ему и по херу было на них, они ни коем образом не должны были его волновать, а взволновали. Он хотел, мать вашу, чтобы она нуждалась в нем! Льнула к нему! Искала его прикосновений!
Дарен сжал челюсти с такой силой, что послышался неприятный скрежет.
Решение дать ей свою привязку пришло естественно. Он не мог допустить, чтобы она и сегодня плакала розовыми слезами. Дарен не сомневался — Аэрд будет её искать. Он бы искал. Несмотря на то, что кто-то пытался бы разорвать его связь с бывшей женой, которую он не намеревался отпускать. Так и тот. Поэтому Дарен поступил верно.
Хотя…
Кого он обманывает?
Он воспользовался ситуацией!
Загнала Таю в угол. Фактически так и было. Или он, или Аэрд.
Сегодня она выбрала его.
Руки непроизвольно сжались в кулаки.
Сегодня и навсегда.
Его привязку разорвать невозможно. Ибо он Мозарри. Избранный.
Отец рассказывал ему о их роде с раннего детства. Готовил. Посвящал. Объяснял, почему они не такие, как девяносто девять процентов людей. Так и было. Мозарри более сильные. Более мощные. Они — не просто люди.
И их привязка иная.
Когда Дарен был маленьким, он не понимал, почему отец не женится второй раз. Маму убили, спустя несколько дней после его рождения. Темная история. Повзрослев Дарен понял, что пытались убить и его, но у ассасинов что-то пошло не так, и они облажались. К сожалению, успели нанести смертельные ранения маме. Спасти её не удалось.
Отец сделал маме привязку, и клятву ей он тоже дал. Любить только её одну.
И любил.
До сих пор.
Нет, у него, как и у любого мужчины, имелись любовницы. Красивые, шикарные, мечтающие примерить фамилию Мозарри. Отец не обижал их, был щедр. Но ни одну ни разу не пригласил в их дом.
Дарен ничего не сказал Тае о том, что его привязку разорвет лишь только его смерть. Никто иной. Даже его отец не в состоянии сделать подобное.
По телу прошла огненная волна, настоящая лава.
Дарен, ты хотя бы понимаешь, что теперь Тая стала ТВОЕЙ?
Эта мысль взорвала сознание.
Его, не потому что он может взять её, когда ему заблагорассудиться и как заблагорассудится. Не потому что они оказались запертыми на Дизоле, и её преподнесли ему в качестве извинений.
А потому что она ответила «да».
Дарен прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание, которое стало слишком резким. До него самого только начало доходить, что произошло.
Её «да»…
Долгожданное.
Прозвучавшее не так, как он планировал когда-то и тем более не в том месте, но всё же прозвучавшее. Перевернувшее их мир.
То, как было даже утром или в обед, уже не будет сегодня ночью.
Она ЕГО.
Наконец-то.
Осталось дело за малым.
Доказать собственной памяти и зверю, что месть более не имеет смысла — раз. А два… Два — это поменять мировоззрение Тае.
Научить её доверять ему. Сделать то, что он не сделал в прошлом.
И это будет, пожалуй, самое трудное и важное испытание в его жизни.
Тая спала.
Он пришёл в спальню и остановился у кровати в нерешительности. Сердце бешено колотилось в груди, готовое вырваться. Или разорваться на тысячи осколков. Дарен вообще не помнил, когда в последний раз испытывал такие противоречивые эмоции, выводящие его на грань контроля. Выворачивающие нутро.
Таисия в его кровати… спит… ровно дышит… без кошмарных сновидений…
Она спала, свернувшись клубочком, положив одну руку под раскрасневшуюся щеку.
Милая. Нежная. Нереально красивая.
С растрепавшимися волосами, с синяками под глазами от бессонных ночей и нервотрепки. С искусанными губами. Тут они уже оба постарались. Он, когда остервенело её целовал, желая выпить её сладость до дна. Она, когда переживала, тушевалась, морально пряталась от него.
Кончики пальцев зажгло от желания прикоснуться к ним. Провести по нежной коже. Убедиться, что они такие же мягкие, как он помнил.
—