Свидетель канона

Короткий путь пройдя до середины, я очутился в огненном лесу. Мировые линии всех цветов струились вокруг, свивались, танцевали спиралями и кольцами; я наблюдал, как прерываются нити, и подбирал слова, и тут вспомнил, что Мойр уже описал Гомер – и понял, что Гомер тоже однажды стоял так, среди бешеной пляски событий и судеб. Подумав о судьбе, я увидел собственных предков – от холодных камней постледниковой равнины – и потомков, до теряющейся в ветвлениях планеты-воды, планеты-снежка, просто Земли.

Нити пригибались и возносились во всеобъемлющем ритме, я воочию наблюдал потоки энергий жизни и смерти – но "Создания Света, создания Тьмы" уже написал Желязны. Видел я и гад морских подводный ход, и дольней розы прозябанье – но и об этом уже сказал великий древний, и я теперь знал, что раз в жизни он тоже стоял в сердце мирового урагана; и я понимал теперь, откуда приходят образы с метафорами, где у них гнездо, где их запасено на все время существования мира…

Кончатся образы – кончится мир, ибо тогда уже ничего воплотиться не сможет; но и про Рагнарек тоже кто-то успел сказать! В смысле, что Рагнарек никто не отменял. Вон плывет Нагльфар, корабль мертвецов, но плыть ему еще и плыть, как электрону внутри атома, в неголономном пространстве или как леснику в буреломе, когда продвижение в нужную сторону на пять метров стоит полутора километров обходов и перелазов…

И я понял: с этого склада ничего не украдешь, здесь только оставляют. Верховный бог викингов оставил глаз, Гомер оставил оба, Прометей расплатился печенью, что отдать мне?

Снова ударило гигантское сердце. Ветки прошлого бросились на меня вперемежку с будущим, со всех сторон, сплетаясь жгутом, стоцветным поясом.

Первая ветка – одна тысяча сто сорок девятый год. Битва всех с каждым за право только существовать, пусть хоть коряво и некрасиво, лишь бы жить! Здесь образовалась Русь Докаменная, или Русь Волжская, но потом всех завоевали тюрки-Тимуриды. Насколько я видел в цветном поясе, примерно с тысяча шестисотого года, со взятием Константинополя, история вернулась на главную последовательность. Осталось от ветки русское княжество в Херсонесе, обломки.

Вторая ветка – одна тысяча сто девяносто четвертый год. Вспыхнул и охватил сердце континента, Среднюю Азию, вольный Самарканд. Простоял он триста лет, после чего пал под ударами Тимуридов, и снова история вернулась к привычному мне с детства пути. От второй ветки осталась Чагатайская Республика в учебниках, да сборник законов Шариата, законов куда более практичных и гуманных, чем в моей исходной реальности. Здесь уже не спрашивали – жить или умереть, здесь уже всем хватало хотя бы еды.

Третья ветка, одна тысяча четыреста девятнадцатый год. Европу, а потом и Америку, сковал железный порядок ордена Тамплиеров, зародившегося на второй ветке, как христианский противовес мощи вольного Самарканда. Тут впервые проявилась связь между ветками, но как! Жанна Д'Арк в своем селении, посвященному Господину Реми – Доминус Реми, на латыни, а на галльском попросту Домреми – нашла и вынула из алтаря колдовской меч храмовников, добытый на ночной парижской улице шевалье де Баатцем, далеким предком того самого Д'Артаньяна. Убедившись, что сила в правде, Жанна возглавила громадное крестьянское восстание, создавшее в Париже первую буржуазную республику, по образу и подобию вольного Самарканда. С мечом Жанна советовалась чаще, чем с мужем, за что и прозвали ее Девственницей. В более грубом варианте – девкой, которая спит с мечом, и пронзить которую можно только мечом же. Но вот за такое оскорбление уже вырывали язык.

Сплетение веток все усложнялось; но здесь, внутри всего, я видел и понимал каждую мелочь, на которой только желал сфокусироваться. Итак, через полтора века потомки Галльской Народоправии биологическим оружием почти покорили орденское государство и начали осваивать Америку, и только с этого момента история вернулась на более-менее привычную мне последовательность с открытием Америки, потом и вообще открытием Европой остального мира.

Но с каждой веткой изменения множились. Так, из третьей ветки в общую копилку попали развитые карантинные правила, мощная гигиена задолго до венского непризнанного доктора. А еще героическая поэзия эпохи Жанны, а еще движение: "Жанна должна умереть", потому что ее именем якобы прикрывалось грязное завоевание Америки оспой и холерой. Ну и сама Америка сделалась франкоговорящая. Идальго и джентльменам там не осталось почти ничего.

Четвертая ветка обрушилась черно-зеленым градом. В четких решетках, в законах Пяти Приоратов цветом папоротника в июньской ночной чаще вспыхивал неяркий свет любви – любви как понятия, невысказываемого словами; тут я понял, что пытались выразить все поэты-лирики, и что видели они хотя бы раз в жизни, "очутившись в сумрачном лесу", и что ничего внятного тут не скажешь, а просто вынесешь ощущение; все с тобой произошло не зря и не даром, а во имя этого вот, осязаемого и вечного; жаль только, что невыражаемого словами…