Свидетель канона

– … Копай, матрос, копай, – сопит комсорг роты. В заряжающие слабаков не берут, и Гришка машет лопатой размеренно, на зависть экскаватору. – Сейчас налетят, устроят нам всем танцы. Ты чего без бруствера окоп делаешь? Неправильно же!

– Так авиаразведке хуже видно. А по их снимкам нас и бомбят и обстреливают.

– Откуда знаешь?

– Ленинградские ополченцы научили. С той войны еще, когда воздушные шары наблюдали.

– Тебя, что ли? А ты не молодой для такого?

– Ну отца, а тот меня – тебе вот разница? Копай давай!

… Если тебя съели, у тебя есть два выхода. Один я уже пробовал.

И что теперь, как Ода Нобунага из кино? "Меня такое развитие событий устраивает, ничего менять не стану".

А меня не устраивает. Но что вот прямо сейчас делать?

– Глубже копай, матрос, голова торчит.

– Голова – это у меня самое малоценное в организме. Проверено.

– Ну не скажи, а жрать чем? Ладно суп, а если мясо? В жопе зубов нету.

Шутка так себе, но без шуток вовсе край. Вчера начальник штаба, прочитав сводку, отошел в кусты и там полчаса проплакал, как баба. Потом сцепил зубы, морду водкой поплескал, чтобы объяснить всем красные глаза, и пошел дальше приказы писать, выводить буковки каллиграфическим почерком. Чтобы разобрали приказ и поняли правильно. Удачно там война началась или не очень, а на полпути не спрыгнешь. Надо жить и продолжать выполнение своих обязанностей… Как я, помню, удивлялся над этой строчкой Фадеева: зачем повторять очевидное?

Сейчас все очевидные вещи на вкус немного другие. То ли суглинок здешний на зубах хрустит?

Хрустит суглинок, бежит вдоль недокопаных траншей лейтенант, рукой машет, кривится и плюется:

– Кончай работы, грузимся. Немцы обошли через Аннополь. Отходим к Новоград-Волынскому.

* * *

Отступали через Новоград-Волынский. Прошли мимо расчета "сорокапятки", судя по ранам, их самолет подловил. Дальше лежала молодая женщина, рядом с ней ползал и кричал ребенок, наверное, чуть больше года. Затрясло всех, один матрос как стеклянный. Нагнулся, подобрал, понес на деревянных руках, шагая рывками, как танк со стершимся фрикционом. Куда пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Под самый конец улицы вышла старушка, забрала мальчика. Сергей Отрощенко даже зубами заскрипел:

– Немец – это враг! Не верю с этого места в классовую солидарность. Этого я немцам уже никогда не прощу!

Матрос опять же рывком, с усилием, повернулся и некоторое время смотрел сквозь Отрощенко, слепо шаря пальцами левой руки по воздуху. Потом заговорил тихо-тихо:

– Вот и дочка твоя очень сильно удивится. Скажет: "Папа, давно кончилась война. Почему ты все еще так не любишь их?" А ты руки опустишь: вот как ей объяснить?

– Откуда знаешь? – Отрощенко с шумом втянул воздух.

– В книге прочитал, – без улыбки отозвался матрос.

– Еще скажи – в Книге Судеб! Как про старика Хоттабовича.

Хмыкнули вокруг, иные ухмыльнулись даже, но никто не засмеялся. Матрос тоже не засмеялся, а подобрал разбитую самозарядку СВТ, отомкнул от нее широкий штык и принялся добытым из кармана мелким брусочком острить лезвие, явно заставляя себя двигать руками плавно.

В тот же день полковник Владимир Исидорович Живлюк приказал найти минометную батарею, сильно досаждавшую полку. Вышли ночью целым взводом, немцы такой наглости не ждали. Они тогда считали, что русские разгромлены, бегут. И война закончится быстро – ну там неделя еще, самое большее, две. А тут Сергей Отрощенко, у которого все горячая пыльная дорога из памяти нейдет, а тут матрос – оловянные глаза, да и кроме матроса десятка три таких выгоревших… Перебили минометчиков, ни одного в живых не оставили. Взяли минометы ротные, пятидесятимиллиметровые, маленькие, как игрушечные.

Когда тащили к себе, по пути услышали: в деревне куры орут. А немцы теперь уже на ночь по хатам не разбегались, по блиндажам сидели, стереглись. Если куры орут, значит, вылезли из блиндажа "курощупы". Тогда взвод понес дальше к себе добытые минометы, а трое пошли в село, глянуть что за шум.

Увидели: немец один у забора на часах стоит, а второй по двору кур ловит. И тем штыком заточеным ударил матрос так сильно, что перебил немцу хребет, и повисла белобрысая арийская голова на коже, ровно у вурдалака. Только не испугался никто, и потом никому ничего такого не снилось: худшего навидались.

Подождали, пока второй фриц задом до забора допятился, мешок с курами дотащил. Тут ему Сергей с Лешкой Куровым вещмешок на голову, и лямку затянули. Немец орать не осилил. Хрипел да ногами сучил только. Так и привели немца вместе с оружием, со всем добром, голова в мешке, на веревочке. Сдали начальству, а сами повалились на брезент как в колодец: без снов до утра.

* * *

Утром кур сварили, немца собирались в тыл отправить. Но дошли слухи – а и проверять же нечем – что взят Новоград-Волынский, и что немцы даже чуть ли не у Шепетовки. Так что застрелили "курощупа" на обочине, бросили, как собаку. Разве начальник штаба в документах пометил – а то, может, и не успел.