Свидетель (СИ)

- Да. Я лучше один выпью. За упокой.

- Что ж, я постараюсь вывести компанию из пике. И, Валерий Михалыч, я не рекомендовал бы вам оставаться здесь. Закон о экстрадиции, как выяснили мои юристы, работает в Израиле с Россией исправно. Стоит полиции сделать запрос, и местные арестуют вас и отправят под конвоем на родину, не успеете и шот виски выпить. О Лондоне не думали?

- Сам разберусь, - бросил Черкасов и пошел прочь, внезапно «бездетный», ограбленный на две трети миллиарда и больше никому не нужный... кроме Вари и Шиманского. Чтоб он сдох!

Мрачный, как туча, Валерий снял пиджак, потянул шарф, будто тот, свободно намотанный, душил его и был тяжелым, как ошейник. Чекасов решил, что когда очистит свое имя, подаст в суд на хоть на всё государство, но потерянные деньги вернет. И ребят своих вызволит из лап полицейских. И будет бороться за справедливость. Он им не мальчик для битья, и не козел отпущения.

На выходе из кондиционированной гостиницы солнце Тель-Авива ослепило, от жары и волнения проступил пот, и рубашка сразу прилипла к спине. Тут всё было не так: и море, накатывающее широкие волны с белой пеной на раскаленный пляж, и ветер, плюющий в лицо песком и солью, и чужой язык с чужими лицами. Такси брать не хотелось, Черкасов пошел вдоль берега, мимо высаженных по обе стороны пальм, бассейна причудливой формы с выстроившимися в ряд шезлонгами, мимо огороженной искусственной каменной косой стоянки тщеславия - белоснежных красавиц-яхт. Бессмысленно всё. Сейчас бы питерской прохлады, дождя и фигурных туч над Дворцовой площадью... Мама! - вспомнил Черкасов и, включив телефон, тотчас зажужжавший сотней сообщений о пропущенных звонках, набрал ее номер.

- Наконец, соизволил уделить мне время? - произнес строгий, обиженный голос. - Благодарю, Валерий, очень любезно с твоей стороны.

- Мам, прости, столько навалилось.

- Наслышана, - еще суше сказала мать. - И хотела дождаться твоих объяснений. Пока ко мне не пришел следователь...

Валерий запустил руку в волосы, выдохнул, но воздух застрял где-то посреди гортани.

- Что они хотели от тебя?

- Твое местоположение.

- Видишь, хорошо, что ты не в курсе, где я. Ты ведь не любишь лгать. Я в Из...

- Не говори, - оборвала она. - Иначе мне придется лгать, когда полиция пожалует снова. С меня достаточно моральных мук от того, что ты натворил... Я не знаю, как мне теперь смотреть в глаза людям, коллегам, студентам. Чему я их научу, если тебя не воспитала?! Ты никогда, слышишь, никогда не думал о том, что твои поступки бьют по близким - если камень бросишь в воду, круги расходятся долго. Одним сегодняшним днем ты перечеркнул мою карьеру как преподавателя, мою жизнь... Сколько я краснела от твоих выходок, от высказываний в прессе, отшучиваясь от коллег, которые давно прозвали тебя «анфан террибль1», от твоей торговли, от пошлой рекламы твоей проклятой компании...

- Можешь выдохнуть, я ее продал, - буркнул Валерий.

- А что прикажешь мне делать, если сегодня в университете ко мне подходит декан и показывает планшет с вопросом: а это про вашего сына? А там - мошенничество, уголовное преследование, федеральный розыск! Господь всемогущий, как же мне стыдно!

- Мама, это же подстава, - разозлился Валерий. - Все, что ты можешь прочитать в интернете, не правда! Бизнес...

- Подстава - ты и выражаешься, как преступник! Будь проклят твой бизнес!

- Уже проклят. Разрушен. Его просто нет. И всё же жить безбедно тебе нравилось.

Мать замолчала. И Валерий тоже, слушая ее дыхание и представляя, как она ходит по гостиной, мимо шкафов, забитых шедеврами литературы, фикусов и вытертого бабушкиного кресла, высокая и строгая, волосы затянуты в тугой узел, губы поджаты, щеки покраснели, садится на краешек дивана, который он купил, утыкается взглядом в мебель, заказанную за его деньги, в стены, покрытые венецианской штукатуркой, которые он оплатил, и ненавидит его и всё, что вокруг. Перестарался.

- Мама, я - не идеальный сын, но я не настолько плох. Пожалуйста, не верь лжи и фальсификациям, - прервал молчание Валерий, не уверенный, услышит ли она его или замкнется на стыде и повергнутой вере в вечные принципы.

- А какова твоя грань? Каков лимит гнусности? - надломленным голосом произнесла она. - Кто плох? Я совсем не знаю тебя, оказывается. Это похищение... Эта несчастная девушка...

- Не было похищения!

- Не лги хоть сейчас! Я думала, что когда говорила тебе, маленькому: не надо наступать на побеленный поребрик не потому, что тебя осудят и поругают, а затем, чтобы в душе пятен не оставалось, ты запомнишь. Поймешь, что жить надо набело. Увы, гены проходимца оказались сильнее... Они всегда были сильнее, только я не хотела видеть. А меня заставили сегодня! Заставили увидеть, что мой сын - чудовище! - ее голос зазвенел визгливыми нотками, какие она, забывая о педагогичности, могла себе позволить, лишь когда была оскорблена или возмущена до крайней степени. - Следователь показал мне видео из твоего дома. Я знаю, мне пришлось видеть то, что ты делал с той девушкой! Ты... ты...