Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний

Уважаемая профессор Лофтус!

Как член первого жюри присяжных по делу Тайрона Бриггса, осужденного в Сиэтле как «нападавшего из Харборвью», я обращаюсь к Вам от его имени. Я, как и многие другие, полагаю, что он невиновен и стал жертвой ошибочного опознания…

В настоящее время нас тревожит то, что вот-вот должно начаться рассмотрение апелляции по этому делу. По ходу всех этих мытарств средства массовой информации распространили о нем массу негативной информации. Нам необходима поддержка со стороны СМИ, которая позволила бы общественности свободно получать достоверную информацию по этому вопросу. Он сам и его семья безмерно страдают от вынесенного ему несправедливого приговора. У всех у нас есть ощущение, что шансы добиться справедливого решения достаточно велики.

Джоан Э. Спенсер,

глава ассоциации «Правосудие для Тайрона Бриггса»

Я прочитала это письмо дважды, почти не веря своей удаче. Более десяти лет я исследовала деятельность присяжных в надежде понять, как они работают, представить себе ход их мыслей и весь процесс принятия решения. Начиная с 1985 года я работала консультантом в Американской ассоциации юристов (ABA) в части изучения восприятия присяжными увиденного и услышанного, анализа и осмысления данных об их функциях и о том, насколько успешно они справляются с разногласиями в трудных для понимания делах. Но основная проблема в этой и в других попытках анализировать деятельность присяжных состоит в том, что, согласно федеральному закону, запись, прослушивание или ведение наблюдения за присяжными в процессе обсуждения дела или голосования является преступлением и карается штрафом или тюремным заключением.

Кроме того, чаще всего присяжным не нравится, когда к ним пристают с аналитическими вопросами и расспросами о деталях: они исполнили свой долг и хотели бы выбросить все это из головы.

Никогда не забуду комментарий присяжного к одному сложному делу: «Быть присяжным — страшное дело. Я не умен и не образован, и я не знаю, правильно ли давать такому человеку, как я, право кого-то судить. Это было ужасно. Мне приходилось напряженно думать, как никогда прежде. Мне пришлось постараться понять смысл таких слов, как правосудие и истина, и…»

Но сейчас у меня в руках было письмо от присяжной заседательницы, которая выполняла свои обязанности в ходе сложного уголовного процесса и теперь нуждалась в моей помощи. Если бы я могла поговорить с ней и узнать ход ее размышлений относительно дела Тайрона Бриггса, я за несколько часов узнала бы больше, чем в ходе формального исследования деятельности незаинтересованных присяжных в течение нескольких месяцев упорной работы.

Но чего хотела от меня Джоан Спенсер? На двух предыдущих слушаниях меня как эксперта-свидетеля не допустили к даче показаний. Если Апелляционный суд не признает, что суд первой инстанции допустил ошибку, не разрешив мне дать показания, на практике это будет означать, что мне и впредь не будет позволено выступать с показаниями в будущих судебных разбирательствах. Может быть, Джоан Спенсер просто хотела задать мне какие-то вопросы? Возможно, она думала, что я смогу использовать свои связи, позвонить кому-то, плеснуть бензина в пламя, которое она пытается разжечь. Или, может быть, ей просто хотелось, чтобы я оказалась на ее стороне и, как и она, поверила в невиновность Тайрона Бриггса.

Я набрала номер, и через десять минут на 11:30 следующего дня был намечен наш совместный ланч с бывшим присяжным заседателем Джоан Спенсер.

* * *

Стоял ветреный мартовский день, все небо было в грозных облаках, тяжело свисавших вниз клочьями ваты грязного чернильного цвета. Перед простеньким сооружением городского яхт-клуба, расположенного на пятачке между озером Юнион и озером Вашингтон, рядом с кампусом Вашингтонского университета, были пришвартованы сотни яхт. Резкий лязг снастей на двенадцатиметровых алюминиевых мачтах, скрип выбираемых фалов толщиной в крепкую мужскую руку — все это просто оглушало.