Свидетелей не оставлять

– Представляешь, – сказала она за ужином, кладя на тарелку свиную отбивную и картофель фри, – у Елизаветы Максимовны в автобусе из сумки вытащили кошелек со всей зарплатой.

– Да, фраернулась Лизавета.

– Что?

– Ну, это значит – прозевала. Небось сверху кошелек держала?

– Да, как обычно.

– На этом лохов и делают. Пока мадам пыхтит в давке, оберегая свою невинность и напрочь забыв о своей сумке, щипач у нее выдергивает сверху кошелек. В автобусе зевать нельзя – тут же обуют.

– Слава, когда ты говоришь на таком языке, ты пугаешь меня.

– Рецидивы проклятого прошлого. Беспризорное детство. Юность, проведенная на помойках. Это сразу не перечеркнешь чтением Гомера в подлиннике.

– Когда ты начинаешь употреблять дурные слова, мне начинает казаться, что прошлое может возвратиться.

– Нельзя дважды войти в одну реку, – блеснул Гусявин цитатой из книги «Умные мысли». Книга эта была настоящей находкой. Из нее бесконечно можно черпать фразы, которыми не стыдно отметиться перед Галей и ее ненормальными подружками. Однако в последнее время игры эти немного поднадоели, и Гусявин стал все чаще употреблять привычный ему жлобский жаргон. И пел все чаще не какой-нибудь «Шумел камыш», а «С Воркуты далекой мать сыночка ждет». Галя начинала немножко привыкать к этому. Интересно, что бы с ней сталось, узнай она, каким образом Гусявин зарабатывает на жизнь? Впрочем, этого можно не опасаться. Наивности некоторых людей подвластны любые высоты. Она всерьез восприняла все, что написано в визитке Гусявина, и считала, что он действительно дает какие-то консультации в своей фирме.

– Как поживает ваша цитадель культуры? – спросил Гусявин и откусил от отбивной здоровенный кусок.

– Плохо. Денег на закупку книг почти не дают, новые книги посетители воруют. Недавно украли прекрасное издание – «Этику» Спинозы. Неужели человек, читающий такую книгу, способен взять чужое?

– Кто читает? Не смеши мои подметки. Он толкнет твою «Этику» со скоростью свиста – на бутылку хватит.

– Немыслимо. Куда мы идем? Зарплату обещали повысить, теперь говорят – в ближайшие три месяца не надейтесь. Ждите. А что ждать? Дальше только голод!

– Это у нас-то? Вон – осетрина, пиво заморское, икра в холодильнике.

– Мне иногда стыдно. Вон у Елизаветы Максимовны зарплата меньше трех тысяч, а она двадцать лет у нас работает. Ее доктора наук, журналисты, писатели знают и уважают. Благодарны ей. И – три тысячи, да еще зарплату вытащили.

– Грефа видела? Он говорит – крутитесь, братья, авось выживете. Вот я кручусь, и мы осетрину едим.

– Как ей крутиться? Сигаретами торговать?

– А чем плохо? Водкой, что ли, лучше?

– Да ты что, Слава!

– Не хочется ей? Есть еще один вариант: пусть тоже по карманам шарит. Может, кто-то из ее профессоров или писателей карман ей и обчистил. Они тоже по двадцать долларов получают, вот и крутятся.

– Слава, как ты можешь! – Галя попыталась вскочить, но Гусявин удержал ее за руку.

– Шучу я. Я же не всерьез. Можешь Лизавете денег взаймы дать. – Он поцеловал Галю, и она моментально размякла.

– Так, восемь двадцать пять, – засуетился Гусявин и потянулся за пультом дистанционного управления. Загорелся экран «Сони», и в комнате зазвучала привычная мелодия «Моей второй няни».

– И хочется смотреть тебе такую ерунду? – в который раз удивилась Галина.

– Не «Фауст» Гёте, конечно, но затягивает, зараза. – Гусявин отхлебнул из фарфоровой кружки английское пиво, устроился в глубоком кресле и расслабился.

В самый разгар незнамо какой серии зазвонил телефон. Гусявин выругался шепотом и поднял трубку.

– Але.

– Сявый, это Глен.

– Вижу, что не президент Миттеран. Что у тебя?

– Видел рекламу «Случилось страшное»?

– А если серьезно?

– Кое-какая проблема.

– Неприятная?

– Черти тебя дери, а какая же еще?! – взорвался Глен. – Приезжай ко мне! Сейчас же!

* * *