Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Детям постарше было легче придать своим ассоциациям запоминающуюся и более удобную для коммуникации форму. У многих уже сложилось яркое и отчетливо враждебное представление о немцах. К тому же в военное время, как и по сей день, мальчиков старшего возраста забирали из детских домов далеко не так охотно, как девочек или детей младшего возраста. Александр Михеловский был одним из тех, кого так и не забрали из детского приюта «Истока жизни» в замке Обервайс в Австрии. Несмотря на установленный гитлерюгендом распорядок дня, наполненный маршами, пением и строевой подготовкой, двенадцатилетний Александр по-прежнему ощущал себя поляком. В этом ему очень помогло то, что он оказался в группе других польских мальчиков, которые продолжали разговаривать на родном языке во время тайных охотничьих экспедиций в подвалы и соседние сады и поздних пиршеств в спальнях, хотя хорошо знали, что, если их услышат, их ждет суровое наказание. Во время одной такой тайной вылазки за фруктами их увидела привезенная на ферму подневольная работница-полька. Она согласилась отправлять и получать от их имени письма, чтобы помочь им связаться с родными. Хотя Александру так и не удалось установить контакт ни с кем из своей семьи, у него оставалась еще одна вещь, тайно напоминавшая ему о его польских корнях. На вокзале в Познани, пока он ждал поезда, который должен был отвезти их группу в Калиш, к нему подошла женщина средних лет, шепотом сказала ему несколько слов и передала ему иконку Черной Богоматери Ченстоховской. По ее словам, она была настоятельницей близлежащего монастыря, но не осмеливалась носить рясу, потому что ее объявили в розыск. Александр, когда-то служивший алтарником, вспоминал, как на прощание она благословила его: «Да хранит тебя Матерь Божья» [59].

Постепенно все больше заведений для детей стали обозначать словом «лагерь», однако характер этих лагерей был неодинаковым. В хорошо обеспеченных ресурсами лагерях KLV, организованных гитлерюгендом, Национал-социалистической ассоциацией учителей и Национал-социалистической организацией народного благосостояния, дети из немецких городов, согласно замыслу нацистов, учились полагаться на себя и обретали уверенность в своих силах. Для Ильзы Пфаль и ее 17 одноклассниц из Эссена семь месяцев 1941 года, проведенных в лагере KLV в Кромержиже, были чем-то вроде затянувшихся летних каникул. Девушки каждый день ходили купаться (за исключением тех трех дней, когда ездили в Прагу осматривать достопримечательности), а когда одна из них отмечала день рождения, выпрашивали у старшего вожатого лагеря радиоприемник, чтобы устроить танцы. По мере того как приближалось время отъезда домой, юные девушки писали друг другу в альбомы дразнящие стихи, притворяясь намного более опытными и искушенными, чем были в действительности:

Uns kann keiner, auch nicht einer,
auf der grossen, weiten Welt
Uns kann keiner, auch nicht einer,
oder erst wenn’s uns gefällt
Никто не может прикоснуться к нам, ни один
Во всем огромном мире.
Никто не может прикоснуться к нам, ни один —
Только если нам самим этого захочется.

(Гретель)

Ein Seehund lag am Strande
setzte sich seine Schwanze im Sande
möge dein Herz, so rein
wie des Hundes Schwanze sein
На берегу лежит нерпа,
Зарыв хвост в песок.
Пусть твое сердце будет таким же чистым,
Каким стал хвост нерпы [60].

(Хельга)

Кроме того, девушки при всякой удобной возможности маршировали по улицам в униформе Союза немецких девушек, встречая и провожая своих молодежных лидеров, срывая процессии чехов-католиков в Вербное воскресенье или отмечая начало войны с Россией/СССР. Для девушек (если не для чехов) все это были довольно невинные занятия, позволяющие торжественно продемонстрировать свою власть в рейхспротекторате Богемия и Моравия, но очень далекие от войны их отцов на Востоке [61].