Свидетельница Гора

Конечно, в конце концов, следует кое-что рассказать о том равнодушном мире, из которого меня выдернули. Не было ли для меня лучше вдруг проснуться на своих собственных простынях, на моей собственной кровати, как я это делала много раз раньше в той привычной для меня среде? Не был ли тот мир, несмотря на всю его лживость и лицемерие, его смехотворно утомительные отговорки и утомительно самодовольное фарисейство, более безопасным и надежным местом? А можно ли назвать безопасным мир, в котором опасности, по большей части, невидимы и обладают отдаленными последствиями, всего лишь крошечные дозы яда в пище, проявляющие себя только по истечении долгого времени, или смертельные газы, молекула за молекулой накапливающиеся в атмосфере? На самом деле, мужчины моего мира, в своем своекорыстие озабоченные только собственными делами, несомненно, большого масштаба, оказались готовы уничтожить свой мир, или как минимум позволить ему умирать. Признаться, я не думала, что мужчины этого мира позволят кому-либо разрушить их собственный мир. Природа и ее истины, были слишком важны для них. Таким образом, можно понять, некоторую двойственность моих чувств. Несомненно, я была бы в большей безопасности в своем прежнем, бездушном, сером, загрязненном мире, при условии соответствия его ценностям, боясь спрашивать и чувствовать, находить и знать. Тем не менее, я, как бы это ни показалось необъяснимо, не испытывала недовольства от того, что оказалась там, где я была. Я нисколько не сомневалась, что это место полно опасностей, фактически, их здесь даже больше, чем в моем прежнем мире, только опасности здесь, как мне кажется, по крайней мере, по большей части будут ясными и понятными. Столь же понятными как зубы льва, и ясными как острие оружия. Впрочем, напомнила я себе, этот вопрос теперь был несколько академическим. Я больше не была в своем старом мире. Я находилась, нравится это мне или нет, к добру или к худу, здесь.

Я сразу определила, что эта крошечная коричневая туника была всем, что я носила. Конечно, на мгновение меня захлестнула волна смущения, а возможно, раздражения и даже ярости. Но это по большой части было наследство моего прежнего мира, пока еще остававшееся во мне. А теперь я чувствовала благодарность. Безусловно, мне было совершенно ясно, что одета я была так, как это нравилось мужчинам. Какие же все-таки животные эти мужчины! Какие они сильные и властные животные!

Но я не возражала. Внезапно оказалось, что я рада тому, что была красива и могла показать свою красоту. Если женщина красива, почему ей нельзя гордиться этим? Пусть даже мужчины вынуждают ее, для своего удовольствия, продемонстрировать это! И не рады ли мы сами, быть выставленными на показ и быть замеченными ими? Разве при этом мы не находимся на своем месте в природе, как того и хотят от нас мужчины? Нужно ли прятать красоту из-за того, что она может стать предметом зависти для кого-то уродливого? Уверена, что здешние мужчины не разрешат сделать это, даже если бы я того пожелала. Но разве найдется такая красавица, которая сама захотела бы спрятать свою красоту? Лично я была только рада, и даже гордилась тем, что была красива. Впрочем, я не могла не сознавать и опасности этого, поскольку красота женщины волнует и возбуждает мужчин. Мы, в конце концов, их естественная добыча. В таком мире, как этот, красивая женщина, или, по крайней мере, такая как я, без сомнения в довесок к своей желанности и уязвимости, получает страх и опасность.

Однако еще в загонах мне сообщили, что далеко не все женщины этого мира были такими же, как я. Но тогда я не смогла узнать, были ли они многочисленны и насколько. Но мне довелось видеть их как-то раз. Две из них, презрительные и великолепные, посетили наши загоны. Как изящно, как надменно и привередливо, они прокладывали себе путь мимо нас! Позже я вкратце упомяну о них.

Но что-то заставляло меня подозревать, что даже такие женщины в мире, таком как этот, отнюдь не были в безопасности.

В любом случае я не сомневалась, что мужчины здесь знали, как следует одевать женщин, или, по крайней мере, мой вид женщин, при условии, что им вообще захочется их одевать.

На мне не было ошейника. Признаться, мне стало интересно, не была ли я освобождена. Да, я использовала выражение «освобождена». Просто не вижу, как в данном контексте я могла избежать его использования.

До последнего момента, как многие, наверное, заметили, возможно, где-то даже по-дурацки, я избегала того, чтобы явно говорить о моем статусе, и положении в этом мире, и что это значило для меня, но я полагаю, что для читателя это уже и так очевидно.

Я пишу это по-английски, конечно, поскольку по-гореански я ни писать, ни читать не могу. И при этом мне не кажется вероятным, что они разрешат мне этому научиться. Похоже, что они предпочитают сохранять меня, такой как есть, то есть неграмотной. Это обычное явление с женщинами или, учитывая наш статус, лучше сказать, с девушками или даже скорее девками, такими как я.