Читаем Свидетельства обитания полностью

Ему снится большое пустое помещение прямоугольной формы с бетонными плитами на месте окон. Ни одной лампы, лампочки или люстры. Неясно, откуда исходит тусклый свет. Он чувствует, что не один, но никого вокруг не видно. Бледно-серые стены, такой же потолок, под ногами полупрозрачный, будто обледенелый, паркет. Он не может двинуться с места, даже на миллиметр. Пробует поднять левую руку, не может пошевелиться. Он знает, что за пределами помещения кто-то есть. Никого не слышно, не видно, но ощущается чужое присутствие. Не исключено, что их там много. Не исключено, что это известные ему люди. Он стоит очень долго. Может шевелить исключительно головой, как если бы его тело давно парализовало. Он слышит чей-то сухой кашель, издалека. Неясно, откуда исходит звук. Ему кажется, что он вздрагивает, услышав кашель. Он не двигается. Он ощущает на шее прикосновение чего-то холодного. Рефлекторно поднимает взгляд. Над ним идет снег, сначала мелкой крупой, редкий, затем хлопьями, замедленно, медленней, чем обычно. Он слышит плач, скорее короткий всхлип, издалека, вероятно, женским голосом. Ему больше не кажется, что он вздрагивает. Он понимает, что не двигается. Завороженно смотрит на снег, не может оторвать взгляда. Точно такой же. Ему кажется, что снег замедляется сильнее, почти зависает в воздухе. Ему все равно. Он разглядывает каждую белую точку, множество белого. Точно такой же снег шел тогда. Он до конца не уверен. Не отрывая взгляда. Не шевелясь. Даже не ворочая головой по сторонам. Кажется, даже не моргая. Помещение не представляет для него ни малейшего интереса. Он забыл, что не может пошевелиться. Он не шевелится. Ему ни к чему. Тогда тоже шел снег. Тогда не было никакого снега.

Сплошное черное. Границ экрана не видно. Il canto sospeso. Прервано. The song unsung, the book unread, the work undone. Деревянные духовые, медные духовые, ударные, струнные. Четыре флейты, два гобоя, три кларнета, два фагота, шесть валторн, пять труб, четыре тромбона, три литавры, пять малых барабанов, пять тарелок, глокеншпиль, двенадцать колоколов, маримбафон, вибрафон, ксилофон, две арфы, челеста, первые скрипки, скрипки, альты, виолончели, контрабасы. Мужские голоса. Женские голоса. Речь, речитатив. Отдельно, хором. Они говорят изнутри. A tutti loro. Чуть больше получаса.

Слышал.

Уже пару часов слушаю.

Опять холодно.

Да.

Как тогда.

Да. Почти также.

Не можешь согреться.

Не получается. Все время кажется, что откуда-то дует. Проверил окна. Ничего.

Пройдет. В прошлый раз прошло.

Скорее всего. А что тебя смущает.

Что он делает.

Ты заходил.

Сегодня нет. Вчера двигал мебель. Спросил зачем. Не ответил. Сейчас как будто что-то роняет.

Или опять двигает.

Думаешь, зайти.

Думаю, не нужно.

Почему.

Толку. Ты никак на него не повлияешь.

Тебя это не пугает.

Нет. Ничего уже не пугает.

Вот. В чайнике еще много.

Вроде успокаивается.

Сейчас.

Нет. Со временем. Вчера тоже гремел, потом затих. Мне кажется, он так чувствует себя в безопасности.

Когда двигает предметы.

Когда двигает. Такое своего рода укромное место.

Он, когда с ним говоришь, несет какой-то бред.

Подобный эффект.

Чего.

Пребывания в замкнутом помещении. Тем более не ясно, сколько еще продлится.

Никому не ясно.

Справляются по-разному. Кто-то ничего не может делать, кто-то, вон, двигает мебель. Кто-то пишет. Много написал.

Много. Меня почему-то успокаивает.

Мысль, что кто-то прочтет.

Процесс.

Гордыня и уныние.

Въедливость.

Отвлеченное.

Скорее побочный характер.

Скорее всего, да.

Мне кажется, никогда такого дождя не было.

Города от воды преображаются.

От снега.

Это очевиднее. Но дело в воде.

Метафора.

Почему. Наблюдение. Именно города. Что-то происходит с бетоном.

Чернеет.

Обретает особый вид. Но не всем городам идет.

Мне никогда в них не нравилось.

Город интереснее леса, реки, поля. Это целостная структура. Организм. Сейчас выхолостилось. Раньше понимали лучше.

Было в новинку.

Город был вовне. Потом поселился внутри. Его изучали как необычное животное. Хотя на самом деле речь не о городах.

Вертов.

Угол дома, плывущие облака, улицы, люди, трамваи, аппарат с лампочками. Такое слегка дерганое, укоренное. Не идет, а слегка бежит, едет куда-то быстро. Знаешь, какого города там больше всего.

Нет.

Я тоже. Забыл, скорее всего, от него сейчас мало что осталось.

Что-то.

Почти ничего.

Улицы, дома.

Места, где были улицы и дома.

То есть.

Нагромождение стройматериалов. Тоже бетон, крошка, грязь, битое стекло.

Убежища.

Изредка, что-то подобное.

Туловища трамваев.

Как скелеты огромных животных. Например, слонов.

Он изучал города.

Нет. Он как раз ничего не изучал. Подбирал рифмы. Смотреть это больше никому не интересно, предполагается, что зритель будет работать, пытаться понять, сопоставлять. Так почти никто уже не умеет.

Опять ворчишь.

Опять ворчу.

Еще.

Давай. Пальцы на ногах даже болят от холода. Не понимаю почему.

Бывает. Тогда было, потом прошло.

Всё так же.

Да. Хуже. Или кажется.

Руки ледяные.

Значит, не кажется. Говорил же, затихнет.

Спит.

Откуда знаешь.

Заглянул.

Не выдержал.

Не выдержал.

Откуда в тебе столько тревоги.

Не знаю. Не могу привыкнуть.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее