Свидетельства обитания

Герхард лениво бредет по коридору тюрьмы Штаммхайм, вдоль одиночных камер. Это место называли мертвым трактом. Вполне вероятно, что и сейчас называют. Издалека слышно радио, yes sir I can boogie, едва слышно. Сплошное вытянутое сооружение из сверхпрочного бледно-серого бетона. Прозрачные стены, чтобы было проще наблюдать. Монотонная одинаковость бетонной геометрии, бернхардовское. Он движется плавно, аккуратно переставляя ноги, сомнамбулически разглядывая все вокруг, периодически подолгу щурясь вдаль, как бы просчитывая траекторию своего дальнейшего движения. Проходит насквозь одно здание за другим, но кажется, что это один бесконечный коридор. Вскоре Герхард сворачивает в другой корпус, полузаброшенный, под снос. Идет вдоль разбитых стекол, ржавых прутьев, ступая по бетонной крошке, осколкам выцветшей плитки, оставляя неровные следы позади. Восьмиэтажное здание, построенное в шестидесятых, единовременно вмещало в себя до восьмисот пятидесяти человек, преимущественно в одиночках. Герхард останавливается возле одной из камер, заходит, внимательно осматривается, подходит к стене, проводит пальцами правой руки, ощупывая след от пули. Выходит, полусонно проходит еще несколько камер, заходит в следующую. Осматривает камеру изнутри, приглядывается, наклоняется, у основания стены выдолблен тайник, Герхард запускает туда руку. Морщится. Вытаскивает оттуда клочок зеленой ткани, рассматривает, бросает на пол. Некоторое время он стоит в полумраке камеры, смотрит в никуда перед собой. Снимает очки, трет пальцами левой руки глаза, надевает очки. Судя по выражению лица, он вспоминает какие-то детали. Он несколько раз осматривается, будто бы разыскивая подтверждения чему-то. Выходит из камеры, идет дальше по коридору. В одной из камер он снова останавливается, некоторое время стоит в проходе, потом сосредоточенно поднимает взгляд, вверху, почти под потолком, болтается привязанный к решетке электрический кабель, он опускает взгляд, как бы измеряя пространство, затем вновь поднимает взгляд, опускает, так несколько раз. Герхард идет по коридору дальше, еще через четыре или пять камер он заходит в следущую, некоторое время стоит, осматривается, в левом углу лежит небольшой заржавелый кухонный нож. Он стоит и думает о совместимом с жизнью количестве ранений, о кровоизлиянии, о кровоподтеках, об утрате чувствительности при асфиксии, о приблизительном количестве судорог. Ему кажется, что за окном шумит улица в Райхенау, издалека доносится музыка из отцовского фортепьяно, смеются дети, жужжит циркулярная пила, возможно, стучат молотком. Кто-то невидимый говорит охрипшим женским голосом, мы находились в одиночных камерах на седьмом этаже, я слы-шала выпуск новостей по радио, потом был шум, потом я очнулась на полу, какие-то люди изучали меня, проверяли мои зрачки, пахло грязью, сырой грязью. Герхард прислушивается, нет, это не музыка, это какой-то шум, вроде птиц и чего-то еще. Он возвращается в коридор и идет дальше, медленно проходит несколько метров, разглядывая детали коридора. Вполне вероятно, что он идет долго. Однообразный коридор. У разбитого квадратного окна с выкорчеванными решетками в тусклом свете он видит венский стул со слегка подвернувшейся передней ножкой. Он аккуратно взбирается на стул и внимательно осматривает коридор сверху, как бы с иного ракурса, затем поворачивается к окну и смотрит туда. Он видит, как по мерзлой земле ползают одинаковые голуби, он видит два облезлых дерева с торчащими кверху несколькими черными ветками, он видит, как вдалеке, сквозь рабицу, по мокрому асфальту едет прямоугольный автобус, он видит, как раздвигаются и сдвигаются ворота. Герхард слезает со стула. Я точно не могу припомнить, что я хотела сказать, не могу вспомнить слова, я не думаю, что здесь замешаны сотрудники тюремной охраны. Он осматривает потолок, здесь раньше крепились лампы, точно такие же, как в других учреждениях, в больницах. Здесь было светлее, но это не имеет значения. Как можно было обо всем договориться. Он медленно ступает по бетонной крошке, по мелкому песку. Скоро все снесут, никаких последствий не останется, будет этот женский голос. В какой-то момент я проснулась от странного шума, в какой-то момент я проснулась от странного шума. Он стоит и прислушивается. Сквозь голос эхом звучит песня по радио, издалека. В октябре в Штутгарте чересчур сыро. Герхард идет дальше, по коридору, вглубь темноты. Если хорошенько прислушаться, можно разобрать, что он бубнит себе под нос какие-то слова, среди которых осень, стекло, тишина и не выходить различимей прочих. Он погружается в темноту, постепенно в ней растворяясь, сначала голова, потом туловище, потом пыль с подошвы, потом ничего.