Свидетельство

— Смотрите, что я нашла! — вошла она к Ласло как-то вечером, держа в руках сложенный вчетверо грязный, пыльный листок бумаги.

Протягивая бумажку, она слегка покраснела, и Ласло понял: прочитала. На бумажке были стихи — одно из немногих стихотворений, написанных Ласло за всю его жизнь. Стихотворение посвящалось Бэлле. Ласло расправил листок и начал читать с любопытством и таким странным чувством, словно он не только не писал его, но и вообще никогда не видел в. глаза. «Бэлле, июль 1944». Он покачал головой и усмехнулся. Значит, за несколько дней до ее отъезда. За несколько дней до того, как она сообщила об отъезде? Всего девять месяцев назад? Он был потрясен и, не зная, что делать с листком, вертел его в руках. Любовь, стихи!.. Словно не он собирался когда-то стать поэтом!.. И вновь все те же слова, прогоняющие заботы, угрызения, желания: «Ничего, как-нибудь потом…» Ласло поужинал, а листок, забытый, остался лежать на столе.

Но нет, даже и в этом полузабытьи наползающих друг на друга сроков Ласло все равно не мог не заметить того странного, болезненно-щекочущего ощущения, имя которому была ревность. Не мог он, конечно, не заметить этого или чего-то очень похожего в Магде, в том даже, как она подавала ему ужин. Он даже успел разглядеть, что при огоньке свечи глаза у нее были густо-густо синими, словно темно-синий, почти черный бархат. Но тут же все это заслонилось, было стерто, словно губкой со школьной доски, все той же мыслью: «Как-нибудь потом». Снова остаются только заботы о 1 Мая, об опасных развалинах, о квартирах, о районе…

Именно они, эти заботы, помешали ему заметить, что Магда стала реже говорить, тосковать, вздыхать по мужу. Или, может, он заметил, но объяснил-то так: ждет окончания войны, отложила, как и я сам, все личное на «как-нибудь потом».

Как-то вечером, в конце апреля, вернувшись домой, Ласло разглядел в полумраке маленькой, дымной кухни женщину, ожидавшую, по-видимому, его возвращения. Незнакомка, молодая и очень красивая, была одета по-мужски и только в руке комкала платочек, снятый с черных, длинных, до самых плеч, волос. Как видно, ждала она долго, потому что успела разговориться и с Магдой, и с маленькой Катицей.

— Вот как! Вы меня не узнаете? Жена Казара…

Словно откуда-то из тумана всплыло лицо, и память подсказала: приятельница Бэллы.

— О, конечно… как же! Клара!

Имя это часто поминалось в рассказах Бэллы, да и сам Ласло несколько раз бывал у них в доме. «Клара — моя большая любовь!» — обыкновенно шутил и Миклош Сигети.

— Вот видите, вы даже не узнали меня! Я так подурнела?

— Ну, что вы! Напротив…

Ласло не знал, что и сказать. Подурнела она? А может, наоборот, похорошела? У Клары были ярко горящие черные глаза, черные, с отливом, волосы и незаурядное, несколько по-мужски очерченное лицо. Возможно, прежде она и была красивее, но он не мог этого вспомнить.

— Ах, не говорите! Я похудела. Нос, подбородок заострились. Настоящая ведьма!

— Тогда приходится пожалеть, что король Кальман отменил ведьм, — пошутил Ласло, подсаживаясь к столу.

Магда поставила перед ним тарелку супа, положила кусочек хлеба.

— Вот вернулась, — продолжала Клара.

Ласло кивнул, хотя, по совести говоря, и не знал, что она куда-то уезжала из дому.

— Столько приключений, ужас! Я уж тут поразвлекла немного вашу соседку, — повернувшись к Магде, заметила она и горько, с иронией улыбнулась. — Ну да не хочу вам наскучить, как-нибудь в другой раз… Одним словом… — Клара махнула рукой и снова болезненно усмехнулась. — Бэлла просила меня передать… она шлет вам привет. Видите, не забыла она вас…

Ласло не знал, как ему поступить, сделать вид, что он обрадован известием, или искренне дать волю своему гневу. «Шлет привет!» Это еще обиднее, чем если бы она вообще ничего не передавала. На один миг, словно пыль, взметенная легким ветерком, защемило в душе давно улегшееся чувство. Шлет привет… Из вежливости он все же спросил:

— Что с ней? Почему и она не вернулась домой?

— Ах, как она рыдала, бедняжка! Не знала, на что решиться. Андраша забрали в армию, ему не удалось отвертеться. Еще в октябре призвали, — впрочем, через два дня отпустили снова. А потом, уже в эвакуации, он новую повестку получил. Что поделаешь: приказ есть приказ. Верно?

— На запад бежали?

— Вообще-то она не хотела. Семейство старого графа очень хорошо относилось и к ней и ко мне тоже. Могли бы мы оставаться у них и жить, как у себя дома. Сами они тоже не хотели уезжать, вот только из-за Андраша. А в конце марта все это свалилось как снег на голову… Двадцать шестого марта — да, в этот день я говорила с Бэллочкой в последний раз… Все уже было погружено… Помчались они, не щадя лошадей, — сначала в Грац, а оттуда рассчитывали в Инсбрук пробраться. Там у графа какой-то родственник живет. Граф, вы знаете, англофил, из левых. Но все же решил, что там будет надежнее. — Клара пожала плечами. — А вообще тоже не мед: бегство, неудобства, неразбериха. И дальше так же. Не знаю, правы они или нет. Я, например, доехала до Сомбатхея, а там сказала себе: будь что будет, все равно мне ведь. И вот…