Свидетельство

— Граница — это воображаемая линия. По-французски — ligne idèale.

Ласло хотелось поскорее закончить эту прогулку, и у него не было никакой охоты пространно объяснять сомнительную принадлежность станции к какому-то из двух районов.

— Вот это и есть «ligne idèale», — махнул он рукой на рельсы.

— Так не бывает. — Комендант поднял курносое славянское лицо, словно принюхиваясь к ветру. — Все это куда-то относится: сюда или туда… А вот, скажем, у начальника станции родился сын, — где его регистрируют?

«Вот дьявол! — восхищенно подумал Ласло. — Прямое попадание!» Пришлось признаваться:

— У нас.

— Ну вот видите! — Комендант так обрадовался, словно узнал, что к его району относится только что открытое алмазное месторождение.

На своих привыкших к уральским горам и таежным зарослям ногах он весело запрыгал вниз по крутому склону. Ласло, рискуя закончить жизнь на какой-нибудь торчащей кверху железяке, неуклюже заковылял ему вслед. Им приходилось проползать под колесами, переваливать через горы набросанных друг на друга искореженных вагонов. Впрочем, кое-где среди зарослей ржавчины были расчищены узенькие коридоры, — видно было, что здесь уже кто-то ходил до них. На одном участке длиною метров в двадцать уцелели даже рельсы, но чуть дальше полотно рассекала глубокая воронка, из которой так и плыло отвратительное, сладковатое зловонье разлагающихся трупов. Зажав нос, они обошли яму стороной.

Комендант и Ласло появились на станции с тылу, откуда их трудно было ожидать, но пока они добрались до развалин главного здания, об их появлении уже знали все. Наверное, кто-то из рабочих сбегал известить начальника станции. Одним словом, двадцать железнодорожников в поношенной, пропыленной одежде уже поджидали их во главе с Сэпеши. Большой и неуклюжий начальник станции переминался с ноги на ногу, и его широкие, гармошкой смятые брюки раздувались, как мехи. Он слащаво улыбался, рассыпаясь в любезностях:

— Какая честь для нас, товарищ гвардии капитан, что вы лично… Мы просто не смели надеяться… Если бы мы знали…

Комендант поздоровался со всеми за руку, представился. Затем спросил:

— Сколько же вас здесь?

— По штатам мирного времени, триста — четыреста человек, считая вместе персонал станции и рабочих депо. А сейчас — сто два… — Начальник станции виновато улыбнулся. — И те больше из привязанности к старому месту… Работы ведь все равно нет никакой… Живем вот здесь, в убежище. Угодно взглянуть?

— Сколько же здесь было подвижного состава?

— О, много, несколько сот… Здесь погибли неисчислимые ценности.

— Паровозы?

— Конечно, конечно, и паровозы тоже…

— Нет ли среди них таких, которые можно было бы еще спасти, отремонтировать?

— Едва ли, едва ли…

— Как у вас с питанием?

— Довольно худо… Кое-что получаем, что сумеем — добываем сами. Жалованье ведь не платят. А народ в основном у нас семейный. Тяжелое положение, самое, поверите ли, несчастное… Тупиковая станция, изволите видеть, не жизненно важная… Скорее — ветка… — И Сэпеши принялся на своей ладони рисовать схему будапештской железнодорожной сети: окружную, сортировочные линии.

— Здоровы ли люди? — продолжал расспрашивать комендант.

— Очень исхудали, очень… В таком состоянии не мудрено, конечно, и заболеть… Но пока тяжелых случаев все же не было, нет, нет… Я сам двенадцать кило потерял за время осады…

Комендант протянул руку, попрощался. Сэпеши хотел было проводить его, но тот, — может быть, и не совсем вежливо — махнул рукой: не надо, мол, сам дорогу найду. За станционным зданием, в затишье, четверо рабочих играли в карты, другие, обступив их, стояли, глазели.

И снова комендант и Ласло шли среди джунглей разрухи, но теперь уже по хорошо утоптанной тропке. Здесь-то комендант и обнаружил кузнечную мастерскую.

— Смотрите, да тут работают!

Рабочие оторвались от своих верстаков, опустили мускулистые, жилистые, перемазанные маслом руки, отложили в сторону инструмент. Распрямили грязные спины в драных майках.

— Что мастерите?

Рабочие показали: гвозди, подковы, цепи. «Для деревни, — пояснили, — крестьянам!»

— На харч меняем. Кушать… — тыча себе пальцем в рот, по-русски добавил один из рабочих, и комендант задумчиво кивнул ему головой.

— Хорошо, — сказал он, а сам словно бы с упреком взглянул на Ласло.

Пошли дальше. Возле депо на поворотном круге стояла вся изъеденная ржавчиной «кукушка», — ветхий, с высокой трубой маневровый паровозик. Возле него суетилось несколько рабочих. Один из них, в промасленной спецовке, залез на котел, ощупывая и простукивая его, и время от времени кричал что-то вниз, остальным. Рабочие даже не заметили, как комендант, сопровождаемый переводчиком и Ласло Саларди, подошел и остановился у них за спиной. Наконец один из них, высокий, белокурый, обернулся и явно удивился, увидев протянутую ему руку коменданта. Щурясь, припоминал: уж не знакомый ли кто перед ним?

— Вы начальник депо?

— Да. Казар.

— Исправна? — кивнул комендант в сторону «кукушки».

— С виду. А на самом деле — воз неполадок. Поставь под давление — сразу покажет. Но что-нибудь попробуем с ней сделать.

— Страшные разрушения. Вот варвары!