Свидетельство

— Да вы что, с ума сошли? Варить бронзу?

И вдруг у Казара мелькнула мысль, нашедшая тут же подтверждение в явном замешательстве рабочих: варить они, конечно, не собираются, а вот дырки прожечь — пожалуй. Отличные круглые дырочки, вроде тех, что проделывают в паровозных топках и паропроводах пулеметные очереди.

Весь сегодняшний вечер Казар испытывал такую ненависть к наглаженному, надушенному эсэсовскому коменданту, что ему впору было и самому кувалдой корежить прибывшие для ремонта паровозы. И все же в эту минуту он оторопел: ведь эти люди головами рискуют — своей собственной, товарищей и его, Казара, головой! Однако его инженерная фантазия продолжала работать — он вдруг ясно представил: пробоины в обшивке котла любому мальчишке подскажут, в каком месте и сколько пуль в действительности прошло через котел!

— Обшивка! — прошептал он хрипло.

Казар не договорил, но Эстергайош понял его и так. Облегченно вздохнул и негромко хохотнул:

— Не беспокойтесь, господин главный инженер, об этом мы позаботимся!

Он покатил было тяжелый баллон дальше, но вдруг передумал, положил его на землю, догнал уходившего уже Казара; наклонившись почти к самому его уху, рабочий прошептал:

— Если что — вы ни о чем не знаете! А мы хоть жизнью наших детей будем клясться, что вы, господин главный инженер, ни о чем даже и не подозревали.

С тупой болью в голове и почти полусонный, Казар уходил со станции. К действительности его вернул глухой, но достаточно твердый оклик:

— Стой!

В лицо ударил свет карманного фонарика. Полевая жандармерия. Казар показал свое удостоверение. Пропустили, но двумя кварталами дальше остановили опять. Хоть и было темно, он все же разглядел щупленького, едва достававшего ему до плеча мальчишку. Неумело придерживая одной рукой непривычный автомат, патрульный направил на Казара свет фонарика и сказал:

— Попрошу документы, брат!

По голосу тоже без труда угадывался подросток, совсем еще школьник. То ли из-за неопытности, то ли из за желания насладиться полнотой данной ему власти — но мальчишка проверял документы по меньшей мере четверть часа. Не удовлетворившись удостоверением железнодорожного служащего, он потребовал листок о прописке и все остальные документы, что были при Казаре. Затем стал выяснять, как зовут отца, мать, место рождения, место прописки, спросил, откуда идет, куда и почему так поздно. Казар нетерпеливо переминался с ноги на ногу: проходит время, дома его ждет, не ложится спать жена; с обеда у него не было во рту ни крошки, а к шести — половине седьмого утра — во всяком случае, до прихода коменданта — нужно снова вернуться в депо…

Пока Казар добрался до улицы Алагут, стояла уже глухая ночь. Откуда-то из Крепости донесся бой башенных часов. Казар осторожно, стараясь не шуметь, отпер дверь, на цыпочках проскользнул на кухню, потрогал, на месте ли светомаскировочные ставни, и повернул выключатель.

Ужин разогревать не стал, холодным, прямо из кастрюли, поел жаркого с грибами.

Напрасно снимал он туфли еще в передней: Клара не спала, ждала его, читая в постели.

— И где же это ты так поздно пропадаешь?

— Не от меня зависело, дорогая. Рад, что вообще удалось домой вырваться…

Казар, огромный, сильный, жалко съежился, оправдываясь перед женой. С виноватой улыбкой на заросшем щетиной лице он принялся что-то рассказывать о трех паровозах, но Клара уже не слушала; она продолжала читать. Только на лбу ее осталась суровая складка. В такие минуты становилось заметно, что она уже не очень молода и не так уж хороша собой, что чересчур острые черты узкого ее лица в обрамлении иссиня-черных густых волос хотя и придавали ей какую-то особенную своеобразную красоту, через пять, самое большее десять лет должны были превратить ее в старую, злую ведьму.

Но для Казара эта женщина была по-прежнему красивой, самой красивой на свете. Казар вообще никогда не разглядит в этом лице его истинно ведьминских черт. В его глазах и углубляющиеся борозды морщин, и уголки широкого рта, все сильнее опускающиеся книзу, и острые углы подбородка и носа — будут лишь постоянным напоминанием об этой гордой красоте, некогда такой недосягаемой и все же чудесным образом, словно дар божий, доставшейся ему одному.

На седьмом небе от счастья, что буря миновала, Казар нерешительно переминался с ноги на ногу и поглядывал на жену.

— Ну, что же ты ждешь?

Казар начал раздеваться, а Клара закрыла книгу и, забравшись под одеяло, наблюдала за ним. Она наперед знала каждое его движение — о, эти рассудительно-скупые «инженерские» движения! Вот он набрасывает пиджак на спинку стула, заводит будильник; подбородком прижимая брюки к груди, расправляет их по складке; вставляет распорки в туфли. О, до чего же опостылели ей все эти размеренные, всегда одни и те же движения! Порой так и отхлестала бы мужа по щекам! Ну хоть раз в жизни сделал бы что-нибудь по-другому!.. А сегодня — копается еще дольше обычного!