Свидетельство

Бэлла — жена давнишнего хорошего друга Ласло — была красивой женщиной, но Ласло упорно старался не видеть в ней женщину. И так же упорно ждал возвращения с фронта своего друга, объявленного погибшим. Но время шло, и однажды молодая вдова разрыдалась у него на плече: мужчины, мол, пользуются ее доверчивостью, а она, молодая и беспомощная, осталась одна с ребенком на руках… Словом, не много было нужно, чтобы между ними вспыхнуло чувство. Четыре месяца промчались для Ласло, как счастливый сон, он ждал лишь, когда кончится война, чтобы пожениться с Бэллой. Девчурка ее звала его «папочкой». Но затем пришло последнее военное лето, а вместе с ним и первые крупные воздушные налеты. Как-то вечером Бэлла, вернувшись домой, объявила, что она приняла приглашение одного молодого помещика и уезжает вместе с девочкой к нему, в Залу. У Ласло было скоплено немного денег, Бэлла и их забрала с собой, оставив взамен домашнюю утварь — ту, что все равно не умещалась на грузовике и оставалась под бомбежками на волю случая… Как выяснилось, эта «чистая» и всем сердцем любимая им женщина уже несколько недель была содержанкой какого-то прощелыги, безусого отпрыска графского рода.

Так вот и обрушились на плечи Ласло все беды разом: политические осложнения, прямая опасность для жизни, разочарование в любви и еще множество пренеприятных житейских тягот. Купить на зарплату можно было все меньше, в магазинах было пусто, да и в кладовке хоть шаром покати… а в угольном погребе только угольная пыль. Но молодого человека — ему только что исполнилось двадцать восемь, — по характеру склонного к богемной неустроенности, не слишком тревожили эти заботы.

Он и о Бэлле вспоминал с каждым днем реже и реже.

Ярче всего в его памяти жили события 15 октября. И последовавший за ними день…

Что же, теперь все сызнова? Опять?.. Ведь Ласло знал: если друзья его решат именно так — опять он будет с ними.

Все эти годы Ласло, как и многие миллионы людей в Европе, жил, колеблясь между отчаянием и невесть отчего расцветавшими надеждами. И в то же время он научился — и особенно за последние месяцы — безоговорочно подчинять свои действия не собственным желаниям и настроениям, а коллективному разуму и коллективной воле, которые куда более значительны, чем разум и воля каждого отдельно взятого человека…

Ласло и его гости улеглись во втором часу.

И вот — было, вероятно, около трех — их разбудила канонада. Отчетливая, могучая, близкая.

— Ребята! Неужели мы дожили?

Ласло хотелось заключить в объятиях всех троих друзей сразу, но проклятая застенчивость и тут не дала чувствам его вырваться наружу. Зато маленький Лаци Денеш, как был босой, запрыгал, пустился в пляс!

Миклош рассмеялся:

— Я-то всегда был уверен, что доживу! — воскликнул он не без хвастовства.

Лаци Денеш вдруг перестал плясать, помрачнел.

— А я, признаться, всегда боялся, что в последний миг…

Они стояли у раскрытого окна и говорили вполголоса, чтобы не заглушить сладостные звуки канонады.

— Вот это настоящее! Уж они-то не подведут нас… Боже, сколько разбитых, несбывшихся надежд.

— Неверно, сбылись они… только с запозданием.

— Сколько лет… сколько долгих лет жили мы этими лоскутными трех-четырехмесячными надеждами… И сколько людей так и сложили головы, не дождавшись… Нет, кто не пережил этого сам, тот не поймет.

Они помолчали.

— Мне кажется, здесь решение всех наших вчерашних споров, — проговорил наконец Ласло и с облегчением рассмеялся. Только теперь он понял отчетливо, что боялся, но даже не стыдился этого почему-то. Да, боялся. Уже несколько лет жил в постоянном страхе. И почти привык, как будто согласился, что человек и должен бояться!.. — Теперь не нужно больше бояться, — вслух проговорил он.

— И не нужно врать, — добавил Миклош. — Отныне я могу ходить по улице с поднятой головой. Могу наконец открыто сказать, кто я и что!

— Это ты брось! Ты уже пятнадцатого октября высказался. Твое счастье, что приятели у тебя — порядочные люди.

— А кто их такими воспитал?

Все засмеялись.

— Что ж, друзья, — сказал Ласло. — Наша борьба подошла к концу. И мы верили, всегда верили, что однажды нам доведется произнести эти слова. Верно, ребята?!

— А я, признаться, — заметил Пакаи, — как-то и до сих пор не уверен, что мы их произнесем.

— Что ты говоришь! Еще вчера фронт был где-то под Кечкеметом, а сегодня… Вы же слышите? Русские уже здесь, у городской черты. Да вы представляете, что это за прорыв?! Где уж тут немцам оказать им сопротивление!

Миклош Сигети был полностью согласен с Саларди. И только Лаци Денеш прошептал:

— Пока не забит последний гвоздь в гробовую доску фашизма…

— Самое грустное — оказаться последней жертвой, — заметил, нарушив общее молчание, Пакаи. — Пуще всего мне будет жаль последнего убитого.

Они умолкли, слушая гул орудий.

— А мне жалко тех, — сказал Денеш, — кто не знал, за что умирает. Жаль миллионов людей, уничтоженных на этой войне. А кто знал, за что… и погиб в борьбе — первым или последним, неважно — тот все равно герой!..