Свинг

А на Новый год приходили в отделение Дед Мороз и Снегурочка. Поздравляли детскими стишками и загадками. Надо было видеть ребят: нет, не побитые и израненные то были мужики. Это были дети, с трепетом отвечающие на головоломки. А когда свита сопровождающих добралась до меня — не смог разговаривать: ком в горле встал, голос сорвался…

Когда смотрю на раненых, все больше убеждаюсь: страна идет к страшному. Выживают только те, кого Бог пожалеет или врач вылечит. Почти все рождены с уже ущербной генетикой. И все идет дальше — потомству. Бедствие довершают семья, школа, которая перегрузками плодит невротиков, аллергиков и прочих хроников. Будущие родители из них — никакие. В итоге — обвальная убыль людей.

А ведь еще в сороковые-пятидесятые прошлого века, когда отец с матерью нас с сестрами на свет производили, все не так было, хотя жизнь, ой, какая была. Кормились своим трудом. Работали весной, летом и осенью с утра дотемна. Арендовали в степи пять огородов. Сами все обрабатывали. Особенно трудна прополка и когда стебли сухой кукурузы собирали — ростом они выше двух метров. Сухие листья мельчайшими шипами резали потное тело. Жара — под тридцать. Голый, в одних трусах. Искупаться — только вечером, в море. Зато, когда уж почти ночью домой возвращались, — звенящая тишина и… ковыль. Едва уловимый шелест его кружил голову.

Тягомотно было и молотить подсолнухи. На работе этой всегда хотелось спать. Бил палкой с таким остервенением, что иногда по собственной руке попадал. Несколько раз в месяц приходилось быть пастухом. Стадо — двенадцать-пятнадцать коров — с двух улиц. Пасли по очереди, потому как пастухи не держались: платить по-настоящему было нечем. Выгоняли коров в четыре-пять утра. Выгонишь, а потом «уговариваешь» главную буренку, чтоб улеглась на землю. За ней ложились и остальные. Тогда и самому можно было доспать часок-другой.

Несмотря на четыре комнатки, как-то все было построено так, что спал на раскладушке, а стояла она «на ходу». Потому ночью, встав по нужде, все об нее спотыкались и с тихим матерком шли дальше. Просыпался, а заснуть снова на старом пальто — матраца не было — не всегда мог. Утром тело ломило.

Летний гардероб состоял из «семейных» трусов и сандалий, подошвы которых отец каждую неделю подбивал заготовками из мотоциклетных покрышек. Следы протекторов оставались на земле и явно указывали, в чей сад сегодня наведывались. Набеги совершали постоянно, хотя своих фруктов было полно. Но запретный плод всегда сладок.

Учился хорошо — лучше сестер. Тройку не считал отметкой. И кроме обычной окончил музыкальную школу по классу баяна. В технике, беглости пальцев не было равных. На всех смотрах выступал. И Дворжака, и Баха играл, а мечтал о фортепиано. Даже клавиатуру на бумаге нарисовал, на столе играл. Но денег на инструмент не было.

Все доброе и хорошее шло от матери, хотя она неграмотная была и выучилась читать и писать, когда мы уж стали взрослыми. Родители готовили ее в монашки и считали: учение ни к чему. А она взяла да и вышла замуж. Умной была замечательно. Мудрой. В доме за всем следила, потому что отец или бывал в отъезде, или болел. Был шофером-дальнобойщиком, как теперь бы сказали, ездил далеко в Россию, даже в Сибирь. Там однажды и простыл, да так сильно, что болеть стал без конца, а лечиться не шел. Мать своими средствами выхаживала. Первый раз в больнице его обследовали, когда уж огромная каверна была.

Мама работала только зимой на местной почте. Разносила телеграммы. Летом, весной, осенью — земля, земля, земля… Меня, единственного сыночка, младшенького, любила очень, но и я никогда не обижал ее, а став медиком, доставал самые дефицитные лекарства, когда начала хворать. И последнюю ее просьбу никогда не забываю: могилку навещаю, люблю жену и детей.

К врачеванию начал готовиться лет с восьми. У приятеля мать работала завхозом в больнице, приносила списанные медицинские инструменты. Зачем они ей были нужны, до сих пор не пойму. Но щелканье их обожал и на всякую чепуху выменивал у приятеля. Безбожно потрошил животы сестринских кукол: выбрасывал опилки, засовывал сухую траву, зашивал. Это называлось операцией. От отца здорово влетало — сестры жаловались, но с завидным упорством продолжал и продолжал свои эксперименты. В восьмом классе по учебнику одноклассницы, что стала учиться в медучилище, начал постигать хирургию, потому, когда поступал в институт, удивил экзаменаторов своими познаниями. Ничего, кроме медицинского, для себя не видел.

У отца брат двоюродный в Краснодаре был — не чета нам, богатый. По тем меркам, конечно. Приняли они меня на время вступительных экзаменов хорошо — поселили в гараже. Тетка объяснила: в гараже будет спокойней. А институт был «блатной». Весь Северный Кавказ в нем пасся. Я поступал без протекции. Видно, экзаменаторы что-то во мне учуяли. За проживание же в гараже да за бесконечный запах бензина пришлось еще отрабатывать на дядюшкином огороде.