Свинг

Да, говорила я себе, человек — невиданно хаотичное существо, сгусток противоречий, и разобраться в этом хаосе порой сложно. Да, человек старается избегать страданий, ищет удовольствий. Да, человек своекорыстен, и ни один хитрец не сравнится в хитрости с себялюбцем. Все так. Но где же, где же хоть горсточка, хоть капля жалости? Горький когда-то сказал, что жалость унижает человека, только это неправда. Жалость — то, что сделало обезьяну человеком, и невозможно не жалеть, если есть сердце. Все, абсолютно все рано или поздно нуждаются в жалости. И что вообще человеческого в человеке? Разум, воля, сердце. Разум у Осипова был, сила воли — не знаю, сердца — не было…

В начале марта стало совсем худо: температура подскакивала до сорока, нужно было колоть антибиотики, и Нина согласилась лечь в онкодиспансер. Я взяла отпуск. На несчастную Марию Алексеевну нельзя было смотреть. Евгений почти не появлялся дома. Он приходил почти каждый день в больницу, но это была обязанность. Он не хотел, не желал страдать после девятнадцати лет совместной жизни!..

Двадцать четвертого марта, как обычно, я пришла к Нине в девять. Она сказала, что чувствует себя много лучше, только глаза ее лихорадочно блестели. Поев чуть больше обычного, объяснила, что хочет спать. Спала долго, беспокойно, а проснувшись, попросила проводить на лестницу — покурить. Была очень слаба, но шла, твердо выпрямив спину. А уже в палате зашлась в кашле. Откинувшись на подушки, закрыла глаза. Я наклонилась к ней. Посиневшими губами она чуть слышно прошептала: «Только почему, почему так?..» Тоненькая струйка крови потекла из угла ее рта…

Хоронили и учителя, и дети. Плакали, очень плакали, а бедную Марию Алексеевну поддерживали с обеих сторон. Евгений, весь в черном, был строг и спокоен.

Только почему, почему так?.. Этот Нинин вопрос, как эхо, постоянно звучит для меня в пространстве все прошедшие двадцать шесть лет…

2008 г.

Безысходность

Теперь каждый день Вера Николаевна просыпалась ровно в пять. И засыпала-то не рано — в двенадцать, в час. Причина была одна: они с Николаем Степановичем стали бомжами. Нет, не в фигуральном смысле слова. В действительном. Возвратиться на Ленинский проспект и жить там уже не могли. Валентина сказала, что убьет их.

Сейчас октябрь, а случилось все в начале мая. До этого были придирки, неразговоры, но драк и крови не было. В мае стало жарко, и Валентина распахивала окно на кухне. Вера Николаевна попросила прикрыть окошко — была сильно простужена. В ответ — брань. Бранилась Валентина, как извозчик, несла всякую похабщину, не стесняясь своего мальчишки. Орала так, что почти глухой Николай Степанович услыхал и, выскочив из комнаты, стал защищать жену. За долгие годы совместной жизни он впервые видел и слышал, чтобы так обругивали и обижали его Веру. Он схватил зонтик и начал размахивать им перед Валентиной, и тогда высокая, сильная, крепкая женщина со всего маху толкнула старика. Николай Степанович упал. Кровь залила его лицо. Он рассек щеку об угол ящика. Никогда, даже в самые страшные времена, их не били. Теперь били. Били за то, что попросили прикрыть окно. Конечно, злоба накопилась не за один день, но теперь она выходила, выливаясь с ненавистью. Валентина прошипела: «Убью на фиг…» И они поняли — убьет. Убьет, потому что ненавидит, потому что мешают они ей, два старых старика, за которых некому заступиться. Их старость — одному девяносто, другому девяносто два — тоже против них. Некому за них постоять. Хотя нет! Тоня-то ведь сразу приехала. Приехала и забрала. Вот уж полгода, как они у нее здесь, в Апрелевке.

Теперь, когда Вера Николаевна так мало спала, но рано встать не могла — разбудила бы Тоню и мужа, она долго-долго думала и вспоминала, анализировала. Конечно, в Валентину вселился дьявол. Он — первая во зле тварь. В нем воплотилось все, противное Сыну Божьему. Зло не может корениться в бытии. Зло возникает и коренится в небытии. И, вступив на путь зла, люди становятся ближе не к Богу, а к зверю. Вот и Валентина уподобилась зверю, хотя и пребывает в человеческом облике. И мальчишка ее, Артур, таким же растет, а ведь было время, когда приходил он к ним в комнату, ручонками обхватывал за шею и шептал: «Я вас любу…»

Только раз за эти шесть месяцев приезжали они домой. С Тоней и Сережей приезжали. Одни не отважились. Теплые вещи надо было взять. Валентины дома не было, один Артур. За час управились. Как воры, потихоньку ходили по своей комнате и кухне. Будто не прожили здесь сорок пять лет.