Свинья, которая хотела, чтоб ее съели

Выдуманная история Йориса Ван дер Берга предлагает нам надежный способ защитить его работу. Если выражаться возвышенно, то можно сказать, что фальсификатор на самом деле оказывает нам услугу, напоминая об истинной ценности искусства и высмеивая то, как рынок произведений искусства заменяет эстетические ценности финансовыми. Главный момент здесь заключается в том, что фальсификатор может добиться успеха одним из двух способов: он может создать работу такую же хорошую, как и у мастера, которого он копирует, или же он может создать работу, которую будут считать ценной просто потому, что ее воспримут за работу какого-то знаменитого художника. Если подделка действительно так же хороша, как и работа признанного художника, то почему ее не оценить таким же образом? Если подделка не столь хороша, то нам нужно задаться вопросом, почему люди платят так много за менее ценный товар. Может быть, это происходит из-за того, что цены на рынке художественных произведений определяются не эстетическими заслугами, а модой, репугацией и известностью художника? Подпись Ван Гога на картине придает ей ценность так же, как надпись «Давид Бекхэм» придает ценность футболке. Если это верно, тогда абсурдно спорить с тем, что торговлю подобным низкопробным товаром можно каким-то образом сделать менее чистой с помощью подделок.

В этой связи фальсификатора можно рассматривать как худож-ника-партизана, сражающегося за истинные ценности творчества в обществе, в котором искусство принижено и сделано предметом потребления. Да, верно, что он является обманщиком. Но ни одну партизанскую войну нельзя вести в открытую. Систему нужно разбирать изнутри, по кусочкам. И эта война будет выиграна лишь тогда, когда любое произведение искусства будут оценивать за его эстетические качества, а не за подпись в углу.

Если только кто-нибудь не приведет веские доказательства, что бы поверить в действительную значимость подписи…

Смотрите также

12. Пикассо на пляже

37. Природа-художница

48. Злой гений

86. Искусство ради искусства

67. Парадокс поппадома

Когда происходят события, изменяющие жизнь, появление на столах поппадома едва ли считается самым драматичным из них. Но оно дало Саскии своего рода ментальную встряску, которая оказала значительное влияние на ее образ мышления.

Проблема заключалась в том, что официант, принесший ей поппадомы, не имел индийских корней, а был белым англосаксом. Это волновало Саскию, потому что ей нравилось ходить в индийский ресторан частично и из-за того, что там она соприкасалась с иноземной культурой. Если бы официант принес ей бифштекс и пирог с почками, это показалось бы ей менее нелепым, чем цвет его кожи.

Однако чем больше она думала об этом, тем меньше смысла в этом было. Саския считала себя интернационалисткой. То есть ей определенным образом нравилось многообразие культур, существующее в этнически многообразном обществе. Но это многообразие нравилось ей лишь тогда, когда другие люди сохраняли свою этническую принадлежность. Ей мог нравиться переход из одной культуры в другую только в том случае, если все остальные люди твердо сохраняли свою приверженность какой-то одной культуре. Чтобы она могла быть интернационалисткой, другие должны были быть мононационалистами. И где же тогда был ее идеал многонационального общества?

Саския по праву чувствует себя некомфортно. В основании либерального интернационализма лежит одна проблема. Он выступает в защиту других культур, но превыше всего ценит способность выходить за рамки одной культуры и ценить множество культур. Это серьезно подрывает доверие к нему. Идеальным человеком является интернационалист, посещающий мечеть, читающий индийские священные тексты и практикующий буддистскую медитацию.

Те, кто остается внутри одной культуры, не претворяют в жизнь эти идеалы, и поэтому, несмотря на разговоры об «уважении», их уровень ниже, чем уровень непредвзятого интернационалиста.

В этом есть что-то от мыслей, возникающих при посещении зоопарка. Интернационалист (приверженец множества культур) хочет ходить повсюду и восхищаться различными стилями жизни, но может делать это, только если разнообразные формы жизни сохраняются в более или менее нетронутом виде. Следовательно, различные субкультуры общества представляют собой своего рода клетки в зоопарке, и, если их посещают слишком много людей, интернационалисту становится уже менее интересно, радостно улыбаясь, указывать на них. Если бы все были такими же культурно неразборчивыми, как интернационалисты, тогда в мире было бы меньше истинного многообразия, которым можно было бы наслаждаться. И поэтому интернационалисты должны оставаться элитой, паразитирующей на внутренне однородных монокультурах.

Можно предположить, что вполне возможно оставаться интернационалистом и при этом быть преданным какой-то одной культуре. Примером может служить правоверный мусульманин или христианин, который тем не менее с огромным уважением относится к другим религиям и системам убеждений и всегда готов чему-то у них поучиться.