Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Тем же вечером я позвонил Вите. Сначала он был удивлен, потом, кажется, обрадован, что я могу преподавать ему. У нас всегда были теплые отношения, и расстались мы не по моей инициативе. После нескольких первых уроков он связал меня еще с двумя семьями, которые были его попутчиками. А те еще с несколькими. Теперь я каждый день давал уроки отъезжающим, и мечта о доме снова начала обретать черты реальности. Но эта реальность внезапно потеряла свою былую привлекательность. Если для меня дом все еще был главной целью жизни, то для людей, с которыми я теперь постоянно общался – они сами называли себя “отвалянтами” – жилье не представляло вообще никакой ценности. Многие просто бросали квартиры, те, кто имел дачи, продавали их за копейки или переоформляли на родственников. Я слышал разговоры, что кому-то удавалось для продажи квартиры оформить фиктивный брак, получить деньги, развестись и оставить квартиру покупателю. Но идти по этому пути боялись. Оформление брака, развода, прописки, выписки требовали времени, между тем, ощущение у всех было такое, что если есть возможность вырваться из страны, это надо сделать по-быстрому, не втягиваясь ни в какие осложняющие жизнь операции. Кто-то рассказывал, что во время одной такой сделки покупатель не заплатил и отказался разводится. При этом все были уверены, что в Штатах они легко купят другое жилье, еще лучше этого, что вообще все, что их ждет в Штатах, будет лучше того, чем они обладают здесь. Одной ногой они уже стояли в другом мире, мире изобилия и непрекращающегося праздника. Иногда во время урока раздавался телефонный звонок, и мои ученики, извинившись, начинали обсуждать с другими отъезжающими покупку командирских часов или фотоаппаратов “Зенит”, льняных скатертей или матрешек, которые можно было перепродать в Италии, чтобы приехать в Америку с “парой копеек”. Я вдруг узнал имена ставших модными местных художников: Островский, Ройтбурд, Лыков, Рахманин.

Я спрашивал, на сколько может хватить этой “пары копеек”.

– Тебе помогут, но если ты можешь перевести туда хоть часть того, что ты заработал здесь, так почему не перевести? – спрашивал меня в ответ Витя. – Кому это все оставлять? Милихе?

У человека, строчившего десять пар джинсов в день, действительно могло не быть желания бросать нажитое.

Я постоянно слушал истории-близнецы об уже уехавших и доехавших до этой сказочной Америки. В этих историях менялись только названия городов:

“Его приняла община Кливленда (Филадельфии, Остина, Хартфорда). Они сняли им квартиру, они ее обставили мебелью, они дали им почти новый “Бьюик” и они ему нашли работу на какой-то местной фабрике”.

– Какая община?

– Еврейская, какая еще?!

– Он – еврей?

– Азохэн-вей, какой он еврей, но они хотят в нем видеть еврея. Они считают, что если они сделают кому-то доброе дело, так им это зачтется.

О них, то есть об американцах, как правило, говорили снисходительно, как о простаках, которым следовало простить их простоту.

Я терпеливо ждал, когда мои ученики обсудят свои дела по телефону, а потом снова возвращался к временам и глаголам. Самым модным учебником у них был первый том Эккерсли. До второго никто не доходил. Некоторые просили переделать курс таким образом, чтобы он имел для них практическую пользу в Италии, а потом в Америке. Сколько стоят эти джинсы? Дайте, пожалуйста, чашку кофе и скотч. Впервые я озаботился вопросом, что такое скотч. Один мой ученик уже побывал в Америке в гостях у дяди и вернулся, горя от нетерпения, увезти туда семью. Он научил меня тому, что американцы говорят не “твенти”, а “твони” и не “гот ю”, а “гача”. Уехав, он продал мне свой видеомагнитофон с десятком американских фильмов. Я смотрел эти фильмы с блокнотом в руках, записывая ходовые фразы и передавая их ученикам со ссылкой на источник. Эта методика дала положительный результат – спрос на меня вырос, я стал брать за урок не пять рублей, а семь с полтиной. Поскольку занимались, как правило, семьями, я уходил с урока с 15 рублями. В день у меня теперь было по два-три урока. Передавая меня с рук на руки очередным “отвалянтам”, обо мне говорили: “Он учит по последним голливудским фильмам. Ты сразу будешь говорить, как они. Там уже не надо будет переучиваться”.

Там и они – были волшебными словами. За тремя буквами каждого из них открывались головокружительные картины. Кино этому способствовало. У некоторых моих учеников были видики, и я приносил им “Голод” с Дэвидом Боуи и Катрин Денев, рекомендуя выписывать из диалогов устойчивые словосочетания. Этот фильм был лучше любых учебников. Произнося за Катрин Денев “Oh, my God!”, мои ученики подражали великой актрисе, на секунду они становились такими, как она, говорили, как она! Я обожал диалог между резко состарившимся Боуи и его подругой-вампиршей:

– Miriam, release me! – молил тот об освобождении от вечных мук, на которые его обрекла любимая.

– There’s no release, my love! – отвечала та.

У меня была одна пара, которая повторяла эти фразы с упоением:

– Bella, release me!

– There’s no releаse, my love!