Свинцовый монумент

Он шел по больничному коридору, в этот час - послеобеденного сна совершенно безлюдному, и злился на себя, точно бы полностью в его воле было сдержать заливший ему лицо тяжелый румянец, а он не сумел этого сделать. Но разве он мог сказать о причинах, мешающих ему твердо определить свой дальнейший жизненный путь? Эти причины можно ведь со стороны истолковать и как разлад с матерью, когда не очень-то тянет вернуться в родной дом. Но не мог же он, не мог этой доброй, а вместе с тем далекой для него женщине объяснить, что действительная причина - Ольга! Жить с нею в одном городе и неизбежно друг другу попадаться на глаза невыносимо. Город маленький, библиотека в нем одна, а есть поговорка, что мир слишком тесен, чтобы не встретиться.

Еще труднее было Андрею думать о предстоящей жизни вообще. В армию он уходил с радостью: отслужит положенный срок, за это время чему-нибудь непременно подучится, а тогда, крепкий здоровьем, сильный, завербуется на Крайний Север, выпишет к себе мать, и там будет видно, что делать дальше. А не то и по-другому. Могли бы его ведь зачислить и в полковую школу младших командиров?

Остаться на сверхсрочную. Потом на курсы. В военное училище. И навсегда в постоянные кадры.

Эта мысль упрямо вновь и вновь приходила к нему с первых же месяцев армейской жизни. Нравилась четкость, порядок во всем. Рядовому бойцу служба, конечно, дается несладко. А вот командиры, сохраняя в себе ту же собранность, располагают и очень заманчивой свободой. На учебном плацу, когда вырабатывается точный шаг, взводы маршируют до седьмого пота, командиры могут на них и смотреть со стороны, и забежать вперед, и сменить ногу. На стрельбищах им не надо подолгу лежать на холодной земле, ожидая команды, - они сами ее подают, а если ноги зябнут, можно и постучать каблуком о каблук. Одежда у комсостава по мерке скроенная...

И все это для Андрея сместилось, стало смешным и наивным с того момента, когда комдив Зыбин задал ему вопрос: "А вы знаете, Путинцев, что белофинны начали войну против Советского Союза?"

"Война" - это слово сразу вонзилось в сознание чувством его, Путинцева, личной ответственности за ее победный исход. Да, конечно, сражаться с врагом будет он не в одиночку, но то, что в боях выпадет именно на его долю, он выполнит. Так требует Родина. Слово это тоже вдруг предстало во всем своем величии. И в твердости приказов. Именно этот приказ обязал его спокойно и убежденно ответить Зыбину позже, когда тот - в штабе - спросил, нет ли каких-нибудь просьб: "Разрешите мне поехать добровольцем на фронт".

И после, невыносимо медленно продвигаясь к передовой, так казалось ему, Андрей терзался мыслью о том, что он не выполняет приказа Родины, словно бы прячется за спины других.

В первую свою разведку он шел окрыленный. Задача ему была ясна и посильна. Передавая Пегову карандашные зарисовки вражеских укреплений, он знал, что сделал их с исключительной точностью, и знал, что очередное задание выполнит не хуже. Торопко скользя на лыжах по хрусткому, звонкому снегу, он в думах своих забегал далеко вперед...

И вот теперь он, "белобилетник", тихо шагает по длинному госпитальному коридору. Впереди ничего определенного. Уже не спрашивают: нет ли у него желания приложить к какому-либо большому делу свои молодые силы? Ему сочувствуют, его жалеют и наделяют лишь рекомендациями почаще обращаться к врачам.

Война закончена. И нет даже того решительного и единственного, без выбора, приказа Родины: к оружию! Андрей словно бы сбился с ноги, идет каким-то чужим для него, неровным шагом. Единственного, без выбора, приказа нет.

Товарищи по госпитальной палате подсказывали многое. И интересное. Но любые подсказки с тем же неизменным оттенком: береги себя. Похоже, выйти из военного госпиталя только с тем, чтобы потом лечь на койку в гражданской больнице, из "белобилетника" превратиться в полного инвалида, а может быть, и... Нет! Что за мысли? Надо приложить все силы, чтобы не растерять бесплодно того, что еще осталось, и не сковать себя постоянными оглядками на этот малюсенький кусочек свинца!

За год с немногим, что миновал после ухода и гибели Мирона, так необычно повернулась жизнь, и сразу исчезло совсем еще недавнее мальчишество, наступила пора серьезных размышлений. Андрею иногда казалось, что он оброс густой окладистой бородой, хотя на верхней его губе на самом деле едва-едва пробивался только светлый пушок.

И потому его ничуть не увлекала вечерняя залихватская болтовня соседей по палате, их бесконечные анекдоты, и остроумные, и вовсе глупые, а чаще крепко подсоленные. Они, такие же молодые и перенесшие, как и Андрей, тяжелые ранения ребята, на жизнь смотрели проще. Андрей понимал их и не осуждал: у них не было "разговоров с Ольгой". А если и были, оставили совсем иной след в душе. Может быть, как раз вот эти самые соленые анекдоты.

- Андрейчик!

За спиной он услыхал легкий шелест.