Свирель

Дуняшка побежала отворять дверь, раздались бренчанье замка и стук железного крюка, и минуты через две в комнату ворвалась струя свежего воздуха и снова вбежала Дуняшка, держа на руках какой-то узел, из которого доносилось не то мяуканье кошки, не то плач новорожденного ребенка.

— Что такое? — встревожилась Марья Андреевна.

— Гы-и! Ребенок! — осклабилась Дуняшка. — Подкинул кто-то!

— Спаси и помилуй, царица небесная! — перекрестилась Марья Андреевна. — Этого еще недоставало! Куда же мы его денем?

Софья подошла к узлу и стала его разворачивать. Маленький красненький младенец лежал в нем и сосал себе кулачок. Все нагнулись над ним, стали рассматривать его, а он вынул кулачок изо рта, сморщил мордочку и чихнул три раза подряд.

— Будь здоров! — крикнула Дуняшка. — Расти большой! Софья умело взяла его на руки, осмотрела со всех сторон, передала его Марье Андреевне и стала рыться в его одежке.

— Здесь должна быть записка! — сказала она.— Где же она? — И, поднеся к огню лохмотья, увидела в них комочек бумаги. Она развернула его и прочла: — «Не крещена, восьми дней, простите христа ради».

— Что же ты теперь намерена с ним делать? — спросила Марья Андреевна. — Как нам поступить?

Софья прошлась по комнате и провела рукою по волосам,

— Да как поступить? — отвечала она. — Разумеется, надо оставить!

— Что ты, что ты, безумная? — в ужасе воскликнула Марья Андреевна.— Ты с ума сошла! Надо послать скорее за полицейским, а ты говоришь такие пустяки!

И она стала завертывать младенца в его лохмотья.

Софья взяла ребенка из рук матери и прижала его к себе.

— Ребенка подкинули нам, мама, и мы обязаны если не воспитать его, то по крайней мере хоть пристроить в хорошие руки. Нам оказано доверие, и ты не знаешь, какие мучения испытывает мать незаконного ребенка с формальностями даже в воспитательном доме! Ты видишь, он даже еще не крещен! Когда бросают щенка в канаву и он пищит, мы не можем пройти мимо него без сострадания и подбираем его. Зачем же отказывать в сострадании ребенку? Разве это хорошо?

— Да ведь тебя, глупую, с ребенком-то никто замуж не возьмет! — крикнула на нее мать. — Ведь это срам!

— Мама! — строго посмотрела на нее дочь. — Ты ли это говоришь?

— Да, я! — снова заговорила мать. — Я не хочу, чтобы ты губила свою жизнь! Достаточно твоих остриженных волос! Не все ведь знают, что ты была больна, и не для всех будет известно, что это подкидыш! Дай его сюда!

И она силою вырвала ребенка из рук Софьи.

— Успокойся, мама, — сказала ей дочь. — Мы покормим его месяца три-четыре, дадим ему немножко подрасти и пристроим его где-нибудь в деревне. Это надежнее, чем относить его в воспитательный дом. Довольно там мрет и своих!

И она накинула на себя платок, пальто и, хлопнув дверью, вышла из дому. Вскоре она вернулась с аппаратом Сокслета и с молоком и засуетилась около ребенка. Его помыли в корыте и, за неимением белья, обернули в полотенце. После купания он скоро заснул, а Марья Андреевна склонилась над ним и долго напевала ему песни, как в былое время над Сержем и Соней.

— Ах, беда, беда! — вздохнула она, отходя наконец от ребенка. — Одни не могут на детей надышаться, а другие подкидывают их, как щенят... Вот уж именно сахар и хлыст!

И ей вспомнилось, как, вернувшись из Москвы, Серж сказал ей, что теперь недостает только того, чтобы Софья обзавелась ребенком.

— Глупо, глупо!.. — сказала старушка. — Не девичье это дело... Не девичье совсем!..

7. Итог

Марье Андреевне показалось, что недалеко от своей квартиры она увидала доктора Заречного. Она бросилась за ним вдогонку, но он сел тотчас же на извозчика и укатил. Не сказав об этом ни слова Софье, она отправилась в адресный стол, взяла там справку, и, действительно, оказалось, что Заречный в Москве и остановился в номерах на Бронной. Целых два дня старушка дежурила около его номеров и наконец его увидала. Ребенок без нее плакал, оба дня Софьи не было дома, Дуняшка не умела с ним управляться, но Марья Андреевна решила довести дело до конца и затащить к себе Заречного во что бы то ни стало.

В высокой барашковой шапке, размахивая толстой палкой, он вышел из крыльца и направился как раз в ее сторону. Он шел задумчиво, опустив вниз глаза, и левой рукой теребил бородку: по-видимому, о чем-то думал. Марья Андреевна сделала невинный вид, точно встречается с ним случайно, и, когда он поравнялся с ней, окликнула его:

— Николай Николаевич!

Он обернулся, узнал ее, и лицо его просияло.

Марья Андреевна! Голубушка! — воскликнул он. — Как поживаете? Сколько лет, сколько зим! Вот не ожидал-то вас встретить!

— Да... — отвечала Марья Андреевна, чувствуя, что на глазах у нее сейчас засветятся слезы. — Гора с горой... а человек с человеком... Знаете?

Они пошли вместе. Он заговорил с нею о том, что приехал в Москву защищать диссертацию, приглашал ее в университет послушать, а она семенила около него, еле поспевая за ним, кое-как отвечала на его вопросы и не знала, о чем ему рассказать.

На Никитской они расстались, и он дал ей слово зайти к ним непременно.