Свирель

Над городом повисла бледная, задумчивая июньская ночь. На востоке поднималась заря.

Наутро Марья Андреевна получила со станции с нарочным телеграмму: «Я не возвращусь к вам более никогда!»

Телеграмма вывалилась из рук Марьи Андреевны, и она в бессилии опустилась на ступеньку балкона.

— Это все Серж! Серж! — воскликнула она и залилась слезами.

Из комнаты вышла на террасу гостившая в Игнатьевке тетушка Любовь Андреевна и, увидав Марью Андреевну всю в слезах, а на полу валявшуюся телеграмму, сделала полные ужаса глаза и задрожала.

— Сейчас должно случиться нечто ужасное! — сказала и, вытащив из кармана флакончик, стала глотать крупинку за крупинкой.

6. Сахар и хлыст

Марью Андреевну повезли в губернский город, нарядили в шелковое сиреневое платье, надели белый кружевной чепец и в карете, с какими-то неизвестными ей барышнями, отправили в собор на венчание Сержа. В губернском городе она не была уже двадцать восемь лет, все в нем перезабыла, и, хотя ее поместили в предводительском доме, она чувствовала себя, как в гостинице. Возвратившийся из Москвы Серж передал ей, что Соня стала настоящим синим чулком, недостает только того, чтобы она курила и обзавелась ребенком, а с другой стороны, полученная от Софьи телеграмма подсказывала ей, что между братом и сестрой произошел разрыв — и это мучило старушку и не выходило из ее головы. Ей было обидно и за то, что Софья так сразу переменилась к худшему, и за женитьбу Сержа, и за его грубые отзывы о сестре. Она разговаривала, улыбалась, но мысли о Софье ни на минуту не выходили у нее из головы, и, когда она стояла в соборе на венчании, когда вокруг нее шумели нарядные дамы и кавалеры и на два клироса пели певчие, она слушала и глядела, но не воспринимала того, что происходило, и на нее напало состояние безучастия ко всему. По окончании венчания к ней подходили, поздравляли, целовали, она отвечала на поцелуи и поздравления, но делала это машинально, и ей казалось, что вот-вот из толпы сейчас выйдет ее Софья, которая ласково припадет к ее плечу.

Была середина лета. Софью давно уже ожидали в деревне, но она не приезжала: значит, намерена была сдержать свое слово. И старушку сильно потянуло к дочери. А когда приехали в Игнатьевку молодые и Нюся забренчала ключами и стала заводить новые порядки, Марья Андреевна почувствовала себя в усадьбе лишней и засобиралась к Софье. Часто к ней в комнату приходила старушка нянька, и они вместе плакали втихомолку и обсуждали день отъезда.

Приехал в усадьбу Чубинский. Он взял отпуск и собирался к мамаше в Вильну, но можно было заранее сказать, что назад он уже не вернется. Он робко держал себя, выглядел забитым и за этот год очень похудел и стал сильно кашлять.

По всему было заметно, что жизнь его в уездном городе не сладка и что канцелярский труд был ему не под силу. Его поселили опять в том же флигельке, где он жил и в прошлом году, и снова из его окон полились в сад звуки виолончели.

Марья Андреевна была рада ему: в этих звуках ей вспоминалась прошлогодняя жизнь, когда еще Софья не уезжала из усадьбы, и в нем самом она видела человека, который был предан их семье и перед которым было не стыдно пожаловаться на судьбу.

— Что, Евсевий Викентьич? — сказала она, зайдя однажды вечером к нему во флигелек. — Думали ли мы, гадали ли мы, что так изменится наша жизнь?

Чубинский положил смычок на стол и отставил виолончель в угол.

— Ничего, Марья Андреевна, все войдет в свои берега... — ответил он. — Сергея Михайлыча выберут в председатели, Софья Михайловна окончит курс и заживет самостоятельной жизнью... И все будет хорошо!

Марья Андреевна вытащила платок и приложила его к губам.

Чубинский взял ее свободную руку и с благоговением ее поцеловал.

— Вот мое положение гораздо хуже... — сказал он. — Доктора нашли у меня чахотку, Марья Андреевна, и посылают меня в Крым. И как это все сразу и незаметно случилось?.. Просто беда!

Марья Андреевна измерила его испуганными глазами.