Свирепая клятва

Слова кружатся в голове и отдаются эхом, как плохая песня. О ком они говорят? Они почти никогда не ссорятся, но когда ссорятся, как сейчас, это страшно. Мама плачет, а голос у папы какой-то неправильный. Это не похоже на него, на папу, который дает мне конфеты и называет zaychik, своим зайчиком.

Что-то хрустит и ломается, и я отпрыгиваю от двери. Мамин голос становится громче, как будто она очень напугана, а потом еще что-то ломается. Это уже слишком — крики, плач, грохот. Я не могу больше стоять здесь ни минуты.

Я бегу в свое любимое место — домик на дереве. Там, где полно кукол, книг и моих глупых рисунков из мультфильмов, мир обретает смысл. Громкие голоса стихают, сменяясь тихим шелестом листьев и запахом потертого дерева.

Дыхание облегчается, тело успокаивается. Здесь безопасно, и я погружаюсь в книгу, забывая о том хаосе, из которого только что выбралась. Все было хорошо до первого раската грозы.

В небе сверкает молния, затем раздается громкий раскат грома. Дерево яростно раскачивается на ветру, и я понимаю, что не должна была оставаться здесь, но теперь уже слишком поздно уходить. Хуже всего то, что никто не знает, где я. Я могу умереть здесь. В одиночестве.

Я прижимаюсь к стене, но дождь все равно пробирается внутрь. Он такой ледяной, что приклеивает мою одежду к коже. Но страшнее всего — молния. Она вспыхивает, дикая и яркая, а затем раздаются сильные раскаты грома.

Я крепко сжимаю своих кукол, сворачиваюсь в клубок и раскачиваюсь, пытаясь представить себя в другом месте. Где-то в тепле и безопасности, где ветер, дождь и молния не могут меня достать.

Кажется, что я здесь навсегда.

Наконец за мной приходит Джулиан. Когда он подхватывает меня на руки, я уже почти не сплю. Мне удается взглянуть на него. У него тоже испуганные глаза, и он плачет. Его крики о помощи смешиваются с громом, и я прижимаюсь к его груди.

БУМ!

Вздрогнув, я поспешно смахнула сон с глаз, и тут меня пронзила холодная дрожь. Сильный дождь бьет по окнам так громко, что заглушает испуганный хнык, сорвавшийся с моих губ. Я натягиваю на голову подушку, надеясь спрятаться от бушующей за окном бури, которая отражает то, что было в этом воспоминании. Кошмар — это воспоминание, возникающее каждый раз, когда в небе бушует ветер и сверкают молнии.

Как сейчас.

Я ненавижу это; я хотела бы не быть такой. Хотя я больше не ищу убежища в шкафах, как в детстве, но такая дикая буря, как сейчас, все еще способна выбить ветер из моих легких. Моя кожа холодная и липкая, глаза зажмурены, тошнота скручивает живот, когда я погружаюсь внутрь, отступая туда, где ничто и никто не может меня достать.

В этот момент сильные руки притягивают меня к теплому знакомому телу. Как будто это самая естественная вещь в мире — я уткнулась лицом в его грудь, и стук его сердца отдается в моем ухе. Одна из его рук скользит по моим волосам и спине, успокаивая меня. Барьер от хаоса в моей голове.

— Дыши, Алена. Просто дыши. Я здесь. Я с тобой.

Я втягиваю воздух ноздрями, беззвучно считаю до четырех, задерживаю дыхание еще на четыре счета, прежде чем выпустить его, и повторяю. Это техника, называемая "бокс-дыханием", — прием, которому меня научил мой психотерапевт, чтобы бороться с паникой.

— Умница, — пробормотал Лео. — Продолжай в том же духе.

Проходит еще три раунда, прежде чем дрожь утихает, сердце перестает бешено колотиться, и я нахожу в себе силы открыть глаза. Когда я это делаю, обеспокоенный взгляд Лео встречается с моим. Его лоб наморщен, губы сжаты в тонкую линию, он внимательно изучает меня.

— Ты в порядке, я держу тебя. — Его дыхание обдувает мои губы, а его мозолистая рука рисует успокаивающие круги на обнаженной коже моей поясницы. Мой ужас исчезает с каждым движением его ладони.

— Ты помнишь, — шепчу я, не спрашивая, а утверждая.

— Конечно, я помню. Я помню все о тебе. — Его глаза пробегают по моему лицу с такой нежностью, что мне кажется, будто я могу разорваться изнутри.

— На какое-то время я перестала их помнить, — признаюсь я. — Я ходила к психотерапевту в Париже, который помог мне справиться с паническими атаками. Но время от времени, когда на улице штормит, воспоминания возвращаются с новой силой.

Лео надолго замолкает. Я не могу прочесть выражение его лица, поэтому не уверена, что у него на уме.

— Ты никогда не рассказывала о том, что случилось той ночью, — пробормотал он. — Когда ты была девочкой.

О той ночи всегда было трудно говорить, но почему-то в спокойной обстановке каюты, когда дождь все еще стучит в окно, слова так и сыплются.

— Мне было семь или восемь лет, родители ругались. Кричали, кидались вещами. Это было совсем не похоже на них, я была так напугана. Мой домик на дереве был единственным местом, куда я могла убежать.

Он молчит, обдумывая мои слова, его рука лениво поглаживает мою спину.

— Почему они ругались?