Свирепые калеки

– Элементарно. Старая пальма внутри вся высохла, сделалась негнущейся и хрупкой. Переломится под ветром надвое – и плюхнетесь вы прямо в бушующие волны, да еще с парой сотен фунтов древесины на спине. Молодое деревце, может, и изящное, и стройное, и взбираться по нему легко, но на самом-то деле оно слишком пружинистое, слишком гибкое и податливое; согнется под ураганом едва ли не вдвое и макнет вас в воду и утопит как нечего делать. А вот немолодая пальма – это в самый раз. Прочная, надежная, но и соку в ней еще довольно Для упругости. Такая не сломается и не завалится. Такая для вас – крепкая, эластичная, надежная поддержка, чтоб не унесло в море и ветром не сдуло.

– Я запомню, – пообещал Свиттерс и нарезал еще один лайм – добавить в напитки. На самом-то деле об услышанном он больше не вспоминал вплоть до сегодняшнего утра в сирийской пустыне, вдали от всех океанов, дожидаясь возвращения хозяйки из монастырского винного погреба; и скорее в шутку, чем всерьез, спрашивал себя, уж не является ли такая женщина, как Домино, человеческим эквивалентом немолодой пальмы, олицетворенным деревом, на котором застигнутые бурей могут обрести эмоциональную поддержку, и при этом им не грозит пасть жертвами, скажем, непредсказуемости наивной Сюзи или неподатливости брюзги Маэстры. Не то чтобы Свиттерс воспринимал себя как этакого гонимого ветрами сиротинушку; но вплоть до запланированного на осень возвращения в Перу он и впрямь оказался не удел; и предложение Домино, пожалуй, представляло собою перспективу наиболее интересную (исключая разве что возможность нового поручения от По) и, уж конечно, наиболее реальную и солидную.

Как бы то ни было, по возвращении с бутылкой Домино ничем не посрамила древесной метафоры, так что, к добру или к худу, но в глазах Свиттерса сравнение осталось в силе. По меньшей мере он понемногу привыкал к мысли, что в случае некоторых европейских женщин – и даже самых благочестивых – средний возраст не обязательно подразумевает неряшливость, тупость или полную капитуляцию.

– Так вот, – промолвил Свиттерс, взболтав во рту первый, здоровенный глоток вина и с наслаждением таковое проглотив, – только не думайте, будто я горький пьяница. Браться за стакан с твердым намерением надраться – это патология. Я же люблю выпить ровно столько, чтобы слегка изменить температуру в мозговом отсеке. Если бы мне, например, понадобилось мебель двигать, я бы прибег к помощи субстанций менее традиционных.

Учитывая, что запасы вина в оазисе были весьма ограничены, а ближайший винный магазин находился в нескольких днях пути, Домино не то чтобы тревожилась на предмет его тяги к выпивке. Ее терзали иные заботы.

– А ежели вы останетесь с нами, – промолвила она, – не заскучаете ли вы об Америке?

– О, не думаю. За последние десять лет я там, почитай что и не жил. – Он резко, глубоко вдохнул аромат вина. – Америка, – размышлял он вслух. – В наши дни Америка просто-таки бурлит насилием и репрессиями. Но, как сказал бы мой приятель Скитер Вашингтон, это «задорное» насилие, «задорные» репрессии, зачастую изобильно приправленные буйным весельем и ликованием. Хотите верьте, хотите нет, но Америка – страна весьма непрочная. Ее удалось запугать и подчинить сперва мифической угрозой коммунизма, затем мифической угрозой наркотиков. Маэстра называет нас «антигуманной демократией» – демократией, в которой всяк и каждый рвется контролировать всех прочих. В последнее время ханжи и пройдохи узурпировали даже терпимость – и превратили ее в орудие запугивания, угрозы и принуждения. Однако Штаты продолжают бить себя в грудь и похваляться, что они, дескать, – дом отважных и земля свободных. И если это – бесстыдная наглость, а не слепая наивность, тогда, наверное, не могу ею не восхищаться.

Вино оказалось превосходной смазкой для языковых поршней, и Свиттерс, пожалуй, еще долго распространялся бы о том, что, по его наблюдениям, в конце 1960-х годов в Америке все – искусство, спорт, кино, журналистика, политика, религия, образование, юстиция, правоохранительные органы, здравоохранение, одежда, питание, романтика и даже природа, – все превратилось в развлечение; и о том, как к девяностым годам все эти развлечения по большей части свелись исключительно к купле-продаже. Однако Домино положила конец этому пустословию, объявив с еле уловимой ноткой осуждения:

– Так вы же сами работали на, пожалуй, самую печально известную панико-насаждающую организацию во всей вашей страшной Америке.

– М-м-м… Верно, работал. Это называется «кататься верхом на драконе».

– Либо «гоняться за ощущениями». У меня такое ощущение, что вы постоянно нуждаетесь в стимуле, вы – человек действия. Игрок.

– О, всего лишь мальчик на побегушках, – запротестовал Свиттерс, подливая в бокал вина, темного, точно запекшаяся кровь мифического чудища. – Всего лишь мальчик на побегушках.