Sviridov_Igor_Ledyanaya_zapadnya_Litmir_club_886492_original_4cad1

Узнав, что меня интересуют воспоминания участника Северной экспедиции, Ильин оживился.

— Затея благородная, — сказал он. — Ведь о нас мало писали. Правда, бывший судовой врач «Таймыра» Старокадомский издал свои дневники. Но там идет речь только о старших офицерах. А о тех, кто всю тяжесть рейда и зимовки на своих плечах вынес, о матросах, — без фамилий и имен: «телеграфист», «связист», «кочегар», «вестовой». Да тут ничего удивительного и нет. Со мной, к примеру, Старокадомский стал переписываться где-то после Великой Отечественной войны. А на корабле офицер-врач и вовсе недоступен был для нас. Чего уж там — даже палубу делили: правая сторона для офицеров, левая — для матросов. По-человечески к нам относились двое офицеров: лейтенанты Жохов и Неупокоев, большие друзья.

— Вы знали Жохова?

— Конечно, знал.

— Как же вышло, что лейтенанта перевели на «Вайгач»?

 

— Начальник экспедиции Вилькицкий его не любил. Вот и выслал с флагмана.

— За что же не любил?

— Тут такая история. Когда новый начальник впервые увидел настоящие льды, он испугался и дал команду ложиться на обратный курс. Правда, ошибку тут же исправил, но лейтенант не удержался от колких замечаний в его адрес,

— Какой был лейтенант в жизни?

— Веселый, жизнерадостный, общительный. Очень дельный, сметливый. Держался со всеми просто. Характер у него был смелый. Постоять за себя умел.

— А внешне как он выглядел?

— Из себя невысокий, но плотный и физически очень даже развитый. С веслами, например, управлялся не хуже бывалого матроса.

— От чего же он все-таки умер?

— Есть перестал. Жить, говорили, не хотел.

— Когда это случилось?

— В первых числах января 1915 года.

— Из-за Вилькицкого, не так ли?

— Мне это тоже приходило в голову. Но слишком умен был Жохов, чтобы назло самодуру жизни себя лишать...

В разговоре время пролетело незаметно. Я покинул дом Ильина, когда день уже давно клонился к вечеру. И с той поры зачастил сюда. Недели три кряду слушал я рассказы Федора Савельевича о службе на флоте, о его друзьях-товарищах, о ледовой зимовке в Арктике. Вот что я узнал.

БОЛЬШАЯ ТАЛИНКА

В озле дороги, которая с незапамятных времен связывала Тамбов с окрестными селами, в пятнадцати верстах от губернского центра раскинулась Большая Талинка. В центре ее — дома под железными крышами, сложенные из кирпича или срубленные из сосновых бревен и обшитые снаружи тесом. А на окраине — кривые, похилившиеся избы. На отшибе стояла и изба Ильиных. На улицу она смотрела двумя подслеповатыми окнами. Но особенно нелепо выглядел старый чугун без дна вместо трубы, который чернел на низкой соломенной крыше. Только и красивого — две стройные березки, которые на виду у всех целовали черные глазницы окон.

За хатой виднелся неуклюжий сарай. Его сладил сам хозяин Савелий Федорович Ильин, кряжистый мужик, словно вырубленный из цельного дуба. Савелий был въедливым хозяином, но все-таки горшего бедняка невозможно даже себе представить. От нужды раньше времени состарилась Евдокия, жена Савелия, когда-то красивая и стройная девушка. Старший сын Антон помогал отцу и матери по хозяйству, Федор и Павел по малости лет все лето пропадали на улице, являясь в избу только вечером, когда возвращался с поля отец.

Не сладко жили взрослые, худо приходилось и их детям. Дружил Федор с Семеном Катасоновым, худеньким и длинноруким мальчишкой, который почти всегда хотел есть, а потому попрошайничал. Зная эту слабость Семена, сынки местных богатеев частенько измывались над ним, особенно один — Петька-лавочник.

Дружба с Семеном да и само детство Федора кончились неожиданно. У крестьянских детей трудовая жизнь начиналась рано. И все-таки будь у Савелия хоть лишний грош за душой, никогда не отдал бы своего среднего и самого смышленого сына в работники. А вышло так, что едва Федору исполнилось девять годков, стал он мальчиком-учеником у богатого рассказовского картузника.

Федор учился кроить материал, шить, бегал в трактир за водкой для хозяина, за что получал подзатыльники от хозяйки.

Картузник заставлял подмастерьев работать часов по десять-двенадцать. Но кормил сытно. По убеждению:

— Не съешь — не поработаешь! — говорил он. — Сухая ложка рот дерет.

Вырос Федор здоровым и крепким парнем. С годами хозяин постарел, и дело его вел Ильин. Он купил себе выходной костюм, фуражку с маленьким лаковым козырьком сделал сам. В родное село наезжал барином, одаряя всех близких гостинцами.

— Рад я за тебя, Федор, очень рад, — говорил отец, когда они садились за стол. — Всегда у тебя деньги в кармане есть. Одно плохо — от земли ты далече...

— А что проку вам-то, батя, от земли было? Видимость одна. А мое ремесло пить-есть не просит, а хлеб приносит.

Как-то встретил Федор друга детства Семена. Тот возвращался с покоса. Обрадовался, соскочил с воза.

— Приходи нынче на посиделки! — пригласил Семен. — Потолковать надо. А ты совсем городской стал.

— Фасон, Сеня, дороже приклада, — усмехнулся Федор, разглаживая усы, лихо выкрученные кончиками кверху. — Тебе когда идти служить-то?

— Осенью, наверное. А тебя-то возьмут?