Свисток

Предисловие не может и не должно быть, по моему глубокому убеждению, путеводителем по книге. Хорошие книги в путеводителях не нуждаются, а к плохим незачем писать предисловия. Но тогда резонный вопрос, какую же цель ставил перед собой автор этих строк? Мне хотелось – удалось ли? – сделать несколько страничек своего рода камертоном, который настроил бы читателя не на легкое, между дел, чтиво, а на чтение-раздумье, на оценку как правоты автора «Свистка», так и его возможных заблуждений, на поиск параллелей и пересечений с нашей спортивной жизнью, на размышления о плюсах и минусах профессионализма, тем более что с этого слова применительно к нашему футболу снято многолетнее табу, наконец, настроить на анализ прочитанного, на критическое отношение к печатному слову, на собственное отношение, которое предполагает способность к внутренней полемике и отвергает доводы типа «вот же в книге пишут». И тогда, коль скоро мы с вами так настроимся, «Свисток» пойдет на пользу не только провинившемуся, но и каждому прочитавшему. А ведь насколько лучше раз прочитать, чем выслушать сотню пересказов…

Валерий Винокуров

Финал

Всегда повторяется одно и то же.

Неделями – любезные или косые взгляды, которыми обмениваются спортсмены и функционеры.

Вместе на тренировке. Вместе за обедом и в комнате отдыха.

Приступы ярости или почти истеричного веселья.

Напряженность и трения, причиняемые постоянной совместной жизнью примерно тридцати взрослых людей, среди которых немного (или гораздо больше) тщеславия и эгоизм величиною с мебельный фургон почитаются за ярко выраженные профессиональные достоинства.

Все это вдруг забыто, сметено.

В один момент мы – вежливые и робкие, будто воспитанники монастыря. Разве что не говорим друг другу «вы». Мы становимся чужими друг для друга. Нет. Больше того. Мы становимся чужими для самих себя.

Перед отелем в Мехико при посадке в автобус нас приветствуют Герман Нойбергер, Эгидиус Браун и все остальные боссы или опекуны. Они желают нам удачи или счастья. И при этом их взгляды отрешенно устремлены на что-то неопределенное, абстрактное за нашими спинами. Немногие из произнесенных слов кажутся почти неприличными, неуместными. Нужно незаметно подавить в себе страх. Мною владеют сложные чувства. Я вратарь национальной сборной, позади у меня два чемпионата Европы, во второй раз я на чемпионате мира.

Я хочу стать чемпионом мира. Тони Шумахер не может больше быть слабачком. Я ставлю под сомнение самого себя. Как каждый раз. Но сегодня в большей степени, чем когда-либо. Я дрожу от возбуждения. Все молчат. Так и надо. Только в молчании выражение величия. Все остальное – от малодушия.

Я хочу стать чемпионом мира.

Четыре долгих года я боролся, подавляя в себе ленивого негодяя. Я тренировался как проклятый, подчинял себя строжайшей дисциплине. Будут ли вознаграждены мои труды?

Франц Беккенбауэр, чемпион мира-74, наш «старший брат» – тренер, сегодня суров, как прусский полковник. Только глаза его излучают энергию, которую он, кажется, так и стремится передать нам. Я могу понять все теперешнее бессилие гениального либеро. Он осужден сегодня на то, чтобы добывать победу лишь с помощью головы, не пуская в дело свои проворные ноги. «Шумахер живет в своем теле как в тюрьме», – сказал он однажды. Сам он живет так же. Быть может, ему еще труднее, чем мне.

Маттеус выглядит мрачным и решительным. Он осознает тяжесть своей ответственности, но она не подавляет его. Он приставлен «сторожевым псом» к Марадоне и должен «выключить» его. Наша игра с аргентинцами, если быть точным, должна стать матчем «десять на десять». И плюс дуэль Маттеус – Марадона.

Стратегия команды до глупого проста. Объявить им мат, обезвредить аргентинцев, этих гениев мяча. Остальное решит наш боевой дух.

Мне жаль Румменигге. Он симпатичен мне, несмотря на глупые замечания в мой адрес и «кельнскую мафию», которая, как ему кажется, всюду его преследует. Бедный «мученик».

Сегодня цвет его лица свеж, как марципановый поросенок. Только у носа глубокие складки. Говорит, что он в порядке. Терпеливо сносил все, чтобы дойти до кондиции. Честь и хвала ему. Но в каком состоянии его голова? Не станет ли его мозг тормозить или, хуже того, блокировать созидательную волю и притуплять чувство гола? Мне знакомы такие последствия травмы. Робость, которая в решающий момент возникает в сознании: а выдержат ли мои травмированные кости и мышцы? Не захрустят ли, не разорвутся? Нужна железная воля в борьбе с собственным телом. Вечная борьба, чтобы отодвинуть границу боли, оттеснить ее до предела возможного. Боль – воображение. Знает ли об этом Карл Хайнц? Я надеюсь. За всех нас.

Мы на пути к стадиону «Ацтека». Я сижу на своем привычном месте в самом конце автобуса справа. Грязноватый свет города проникает через занавеску, которую я задвинул. Воздух Мехико угнетает меня, несмотря на кондиционеры. Мы запаздываем, но все еще болтаемся в стальном потоке городского транспорта. Жара и хаос.

Наушники моего плейера слегка сдавливают голову.